Да, был

В один из дней, накормив больного, Старко сидел у входа в пещеру. Мысли, одна безрадостней другой, возникали у него и тут же исчезали: «Что-то неладное происходит со старшим лейтенантом. Или он продолжает быть в глубоком шоке, или его разбил паралич. Сколько же можно отсиживаться в пещере? Пока есть пища? А дальше? Что же дальше? Предположим, смогу донести раненого до села. Но согласится ли кто принять неподвижного калеку?»

Из газетных сообщений Старко знал: на оккупированной части Союза действуют партизанские отряды. «Во что бы то ни стало надо пробраться к ним».

Внезапно стемнело. Длинная тонкая молния метнулась по небу, прорезая низкие, косматые тучи. Загремел гром. Казалось, что небо раскололось и рухнуло вниз. Громовой раскат повторился. Со стен пещеры посыпалась мелкая галька. С потолка отвалился кусок земли и с шумом ударился о пол. Хлынул дождь. Прикрывая собой раненого, Старко нагнулся над ним, и вдруг Русин приподнялся на локтях:

— Кто вы? Спрашиваю, спрашиваю, — а вы молчите. Легкая спазма сдавила горло Старко.

— Наконец-то! — он опустился возле Русина, взял его за руку и, прерывающимся голосом сказал:

— Военфельдшер Старко… Остап…

— И давно мы здесь? — Русин вглядывался в лицо своего спасителя.

— Да вот сегодня двадцать седьмой день…

ДВА СОВЕТСКИХ ЧЕЛОВЕКА

Старко помог Русину перебраться ближе к выходу из пещеры, рассказал, кто он, кто его родители, где служил до встречи с Русиным в траншее.

— А как мы очутились здесь?

— Вылез из погреба, слышу — стон, — нехотя ответил Старко. — А это вы… Сделал перевязку и вот сюда, вроде как в госпиталь, доставил…

— Спасибо! — Нащупав в темноте руку Старко, Русин пожал ее и, зябко поеживаясь, продолжал:

— Ну, а я волжанин. Родился и учился в Энгельсе. Окончил Борисоглебское пехотное, направили в полк, а там известно: взвод… рота… Но почему мы не встречались раньше?..

— А я в ваш полк прибыл в последние дни, — поспешно объяснил Старко. — Знаете что? Давайте заснем. Устали вы…

Наутро, опираясь о плечо Старко, Русин смог выйти из пещеры и добраться до валуна. Здесь он разделся и сел, подставляя спину под жаркие лучи августовского солнца.

Старко несколько раз подходил к нему, участливо спрашивал о самочувствии, предлагал есть, прикрыть спину.

Русин жмурился, блаженно улыбался:

— Спасибо, уж теперь-то я сам… сам.

Уход за раненым товарищем и забота о нем оправдывали многодневное пребывание в овраге и держали нервы в постоянном напряжении. А после того как Русин отказался от его услуг и произнес: «я сам», Старко почувствовал внутреннюю пустоту. До сих пор, думая о дальнейшей своей судьбе, фельдшер успокаивал себя: поднимется командир роты — решит, как быть. И вот — командир поднялся.

Вопрос, как быть после выздоровления, не волновал Русина. Воинская присяга и совесть коммуниста диктовали продолжать борьбу до конца и, как только появятся силы, или пробраться через фронт, или идти к партизанам, а если нет их, самому собрать отряд и вести беспощадную «малую войну» на коммуникациях врага. Если бы Старко в первый же день, когда к Русину вернулся дар речи, спросил: «Как будем действовать дальше?», Русин так и ответил бы. Но Старко промолчал, а Русин, считая, что у товарища вопрос будущего решен именно так, не начинал разговора на эту тему.

Дни шли. Набираясь сил, Русин часами ходил по оврагу. Отсчитает сто шагов, остановится, передохнет и снова считает. Постепенно количество шагов между остановками увеличивалось. Настал день, когда Русин сказал:

— Поздравь, Остап Данилович. Сегодня сделал десять километров. Дней через пять сделаю до тридцати и… пойдем. Как думаешь, на восток пойдем или на запад, в леса?

В это время Старко подшивал подметку к сапогу. Вместо ответа он сокрушительно покачал головой и горестно вздохнул:

— Эх-хе-хех!..

Русин покосился на него, присел рядом.

— Ты, брат, что-то не в настроении. Плясать, конечно, не с чего, а все же… давай посоветуемся…

Старко скептически осмотрел подошву сапога, поплевал на грубые стежки, прихватившие ветхую подметку, обулся.

— Простите, Владимир Николаевич, — подбирая слова, медленно и негромко сказал Старко. — Пока вы лежали, я о многом передумал. В голову лезло такое, что сказать страшно. — Старко качнул головой, вздохнул. — Сами посудите, больше года как отступаем… За каждый бугорок стоим насмерть… Я понимаю, согласен: враг взял внезапностью… жмет сотнями отмобилизованных дивизий, боевой техникой, собранной со всей Европы… К примеру, из тех, что подбила ваша рота, половина танков французские «Рено», а два «Шкода»… Но ведь не в кармане же он держал дивизии да технику, перед тем как бросить на нас? Эта махина не один день стояла вдоль границ. Тут, простите, или маху дала наша разведка, — не обнаружила вовремя, или если и обнаружила, то где-то в верхах недооценили опасность…

Скрипнув зубами, Старко продолжал: