Да, был

— Перед войной я видел кинокартину «Истребители». Да и вы, наверное, видели… Помните песенку: «Любимый город может спать спокойно и видеть сны»? Успокаивала она, — спите спокойно! Вот и спали… М-да… Не знаю, может быть, мы отходили на второстепенном направлении, но нашей авиации я не видел…

Глубоко вздохнув, Старко крякнул и снова заговорил:

— Вчера, пока вы вышагивали свои километры, я, лежа на бугре, насчитал больше двухсот бомбовозов, что летели на восток. Если хотите, за те дни, которые я, как бирюк, провел в овраге, додумался черт знает до чего…

Русин перебил:

— Нам надо пробираться через фронт. Вот чуточку окрепну, и пойдем к фронту…

— А где этот фронт? — в раздумье возразил Старко. — Может быть, и нет его? Может быть, и Советской России нет, а осталась только «оккупированная территория»! Вот как додумаюсь до такого, так злоба душит: чего жив остался? Лучше бы, когда бежал к вам, минами разорвало или придавило в погребе. Так и хочется засунуть за пазуху парочку гранат да сорвать кольца…

— Страшные мысли у тебя, Остап Данилович,— серьезно сказал Русин, — гнилые… Не к месту они… и фронт есть, — впереди-то Дон, Волга, — и Россия есть и будет… А в общем, падать духом — не дело. Не сможем пробраться к фронту, — пойдем к партизанам. Дошагаем до какого-нибудь села, а там уточним и… — тут Русин искоса взглянул на Старко и с насмешкой спросил: — А может быть, собираешься пересидеть войну в пещере или подле бабьего подола, за печью?

— Ты, друже, зря обижаешь человека, — с укоризной взглянув на Русина, строго сказал Старко. — Если бы не ты, не в укор говорю, я давно был бы где надо. А насчет разведки. — Теперь, когда ты на ногах, — могу отлучиться… Завтра же пойду… Пора откочевываться от пещеры…

РАЗВЕДКА

Русин выбрался из оврага, примостился в укрытии и с любопытством рассматривал поле недавнего боя. Подбитые танки немцы эвакуировали. Черная, обожженная земля, поднятая взрывами снарядов и бомб, пожелтела», слилась с общим фоном. Картофельное поле покрылось густым сорняком.

В полдень в воздухе послышался рев моторов. С запада летела воздушная эскадра — четыре треугольника в ряд, в каждом по двадцати одному самолету. Минут через десять появилась вторая.

Эскадра шла тем же строем, в том же количестве, а за ней третья — пятнадцать троек четырехмоторных «Хейнкелей».

Через два часа воздушные гиганты возвращались. Русин пересчитал самолеты и крепко задумался: на восток шло 213, а к базам летит 156. Где-то в двухстах километрах от оврага — ведь там Волга! — был бой, в котором сбито пятьдесят семь хищников. Двести километров — только десять дней по вражескому тылу. А что такое десять дней?!

…Уходя, Старко сказал: «Приду под вечер». Но пришел к рассвету. Всю ночь Русин не спал, нервничал, выходил из пещеры и, притаившись за валуном, вслушивался в ночные шорохи, а когда в предрассветном тумане показалась фигура Старко, кинулся навстречу.

Буркнув: «Ну как оно тут?» Старко устало опустился на траву. Положил перед собой узелок, неторопливо развязал и, выложив краюху хлеба, пяток яичек и вареную курицу, угрюмо сказал:

— Был… видел… разговаривал… с одним дедом разговаривал… Это он дал… — а затем тяжело вздохнул и с затаенной тоской и обидой продолжал:

— До шоссе километров десять. Подошел, забрался на стог сена, думал передохнуть малость, да ровно три часа и пролежал, — Старко покачал головой: — Прет фашист… Пехоты мало, больше танки, бронетранспортеры да орудия. Идут и идут туда, — Старко махнул рукой на восток. — Как перебежал через асфальт, километров пять прошел проселком и добрался до села. А там, на огородах, встретил деда. Не испугался старик, будто ждал. Завел в хату, накормил и… — Старко шмыгнул носом. — Лучше бы и не встречаться с ним. В селе немца нет. Дней двадцать назад приезжал один «ласковый». Собрал сход и объявил: Ленинград взяли финны… Гитлер живет в Кремле. Баку сдался. Бои идут за Уралом. А после сказал насчет «нового порядка»: колхозы как есть, так и будут колхозами. Сельсовет оставил. Только председателем назначили нового, сынка раскулаченного. Он десять лет отсидел в тюрьме за грабежи. И деньги советские действительны. А насчет компартии — распустили ее. Партийцы скрылись из села, нашелся один — инвалид. В отношении его «ласковый» распорядился: пусть живет. Если вызовут на регистрацию — явиться. Приказал с полей убрать все, что осталось, да сложить в амбары.

Старко поник головой, кашлянул.

— На обратном пути опять «принимал парад», — в голосе рассказчика послышались злые ноты. — Семьдесят грузовиков, по двадцать пять солдат в каждом. Двадцать четыре тяжелых орудия, понтонный парк. — Старко хрустнул пальцами. — Э-эх, рацию бы, да дать знать нашим… Лежу и думаю: вот поднимется паника, если узнают, что в двух шагах от дороги притаился советский боец! Хотелось вскочить да гранатой в них, гранатой… а после пулеметом — тр-р-р!.. Так-то, брат Владимир Николаевич. До Урала не дойти. Дед звал: «Приходите, укажу дорогу в лес».

Затаив дыхание Русин с ужасом смотрел на Старко. Слушал, не верил, и едва Старко кончил — вскочил.