Да победит разум!

Самая старая и, вероятно, до сих пор самая популярная концепция говорит о преемственности режимов Ленина, Сталина и Хрущева и их политики на протяжении сорока лет после революционного этапа 1917–1921 годов. Однако если бы Хрущев был законным наследником Ленина и подлинным коммунистом в соответствии с марксистско-ленинской традицией, то его главный интерес заключался бы в распространении коммунизма по всему миру, ибо нет никакого сомнения в том, что Ленин надеялся на международную революцию, всячески пытался ее приблизить ради победы коммунизма не только в России, но и во всем мире.

Но, как я уже пытался показать, Сталин и Хрущев, вопреки всякой идеологии, представляют не революционный коммунизм, а консервативный тоталитарный менеджеризм и господствующий класс этой системы. Возникает вопрос, действительно ли представители такой системы и этого класса могут быть коммунистическими революционерами; могут ли они желать революции за рубежом или хотя бы симпатизировать такой революции, самый дух которой полностью противоположен духу, господствующему в России.

Ответ на этот вопрос зависит от более общей политической предпосылки, а именно: внутренняя структура режима определяет его отношение к революции. Консервативная держава по своей природе не получает никакой пользы от революционных движений за рубежом. Во-первых, лидеры консервативного государства – это люди, управляющие за счет авторитета и подчинения, а революции – это движения, сражающиеся против авторитета и подчинения. Те, кто приходит к власти в условиях консервативной политической системы, не симпатизируют противникам авторитаризма. Однако более важно то, что революции в других странах, особенно если они не очень далеки (географически и культурно), представляют угрозу для консервативных стран. Конкретно это означает, что если бы, например, начались пролетарские революции в Западном Берлине, Западной Германии, Франции, Италии, то советская бюрократия столкнулась бы с трудной задачей не допустить распространения этой революции на Восточную Германию, Польшу, Венгрию и т. д. В крайнем случае Советам придется снова использовать танки и пулеметы, как это было во время восстаний в Восточной Германии, Польше и Венгрии, для того чтобы подавить выступление революционных рабочих. Захочет ли этого Хрущев, и сможет ли он это сделать?

Мой тезис о том, что Советский Союз, будучи консервативной, иерархически организованной системой, выступит против революции, может показаться многим читателям, мягко говоря, вздорным. Они вспомнят о надеждах Ленина и Троцкого на мировую революцию, о заявлениях Сталина и Хрущева о «победе коммунизма», а также о захвате Советским Союзом прибалтийских государств, Польши, Чехословакии, Болгарии и Румынии. Какие основания, спросят эти читатели, не считать хрущевский социализм революционной системой ввиду столь очевидных контраргументов?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, давайте шаг за шагом проследим за сменой искренней надежды на мировую революцию, которую питали Ленин и его соратники, и трансформацией коммунистических партий в инструмент сталинской внешней политики.

Отношения между Россией и международным коммунистическим движением всегда отличались двусмысленностью. Но природа этой двусмысленности резко изменилась в период с 1917 по 1925 год. Как я уже писал выше, Ленин и Троцкий были уверены, что только революция в Германии (или в Европе) может спасти русскую революцию. Внешняя политика была подчинена их революционным целям; но когда германская революция потерпела неудачу и Россия осталась единственной коммунистической страной, именно она стала символом и средоточием коммунистической надежды. Выживание Советской России стало самостоятельной целью, хотя и сохранялась вера в то, что выживание России было необходимым условием для окончательной победы коммунизма. Таким образом, исподволь и незаметно, интересы зарубежных коммунистических партий были подчинены интересам советской внешней политики.

Развитие событий в этом направлении началось в начале 20-х годов. После того как практически миновала угроза возобновления Гражданской войны и иностранной интервенции, сразу начались попытки вступить в переговоры с Западом и поставить сохранение Российского государства выше мировой революции. Чичерин[83] обратился к союзным правительствам с призывом вступить в мирные переговоры и впервые объявил, что капиталистические государства и Советская Россия могут мирно сосуществовать, ведь «либеральная Англия не вела беспрерывной войны против крепостнической России»[84]. Однако нападение Польши на Россию, поддержанное Францией, и первоначальные успехи Советского государства положили конец этому первому всплеску надежды на мирное сосуществование. Предшествующие события вызвали у Ленина последнее оживление прежних надежд, и разочарование в этих надеждах стало концом революционной стратегии Москвы в отношении Запада.