Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

Это ее машина, они ее называют ее машиной, и от этого все только хуже. Купили они ее новую тем летом три года назад. Ей хотелось чем-то заняться после того, как дети пошли в школу, поэтому она возвратилась к продажам. Он шесть дней в неделю работал на заводе стекловолокна. Какое-то время не знали, на что потратить деньги. Затем вложили тысячу в кабриолет и удваивали и утраивали выплаты, пока через год не расплатились за него полностью. Чуть раньше, пока она одевалась, он вынул из багажника запаску и домкрат и вычистил бардачок от карандашей, спичечных книжек, марок «Синей фишки»[33]. Затем помыл ее и пропылесосил салон. Красный капот и крылья сияли.

– Удачи, – говорит он и касается ее локтя.

Она кивает. Он видит, что ее уже нет, она уже торгуется.

– Все будет иначе! – кричит он ей, когда она доходит до подъездной дорожки. – Начнем с понедельника. Я не шучу.

Эрнест Уильямз смотрит на них, и поворачивает голову, и сплевывает. Она садится в машину и закуривает сигарету.

– В это время на следующей неделе! – снова кричит Лео. – История древнего мира!

Он машет, когда она сдает задним ходом на улицу. Меняет передачу и трогается вперед. Набирает скорость, и шины слегка взвизгивают.

В кухне Лео наливает скотча и выносит стакан на задний двор. Дети у его матери. Три дня назад пришло письмо, его имя выведено карандашом на грязном конверте, единственное письмо за все лето, в котором не требовали полного погашения. Нам весело, говорилось в письме. Бабуля нам нравится. У нас новый песик по имени Мистер Шесть. Он славный. Мы его любим. До свидания.

Он идет еще за выпивкой. Добавляет льда и видит, что у него дрожит рука. Руку он держит над мойкой. Смотрит на нее сколько-то, ставит стакан и вытягивает другую руку. Потом берет стакан и опять выходит наружу посидеть на ступеньках. Припоминает, что, когда был пацаном, его папа показывал на красивый дом, высокий белый дом среди яблонь и за высокой белой оградой. «Это Финч, – с восхищением сказал тогда папа. – Банкротился по крайней мере дважды. Посмотри на этот дом». Но банкротство – это полный крах компании, директорат режет себе запястья и выбрасывается из окон, тысячи людей на улице.

У Лео и Тони все еще оставалась мебель. У Лео и Тони была мебель, а у Тони и детей – одежда. Это не подлежит. Что еще? Детские велосипеды, но их он отправил к своей матери на хранение. Переносной кондиционер и бытовые приборы, новая стиральная машинка и сушилка – за ними всеми грузовики приехали еще много недель назад. Что еще у них есть? То и сё, преимущественно – ничего, барахло, давно сношенное или развалившееся. Но тогда были и крупные вечеринки, и прекрасные поездки. В Рино и Тахо, на восьмидесяти с опущенным верхом и включенным радио. Еда – вот это было в числе главного. Наедались они от пуза. Он прикидывает – тысячи только на предметы роскоши. Тони заходила в бакалею, бывало, и складывала все, что видела. «В детстве я вынуждена была обходиться, – говорила она. – Этим деткам обходиться не придется», – как будто он настаивал на том, что следует. Записывалась во все книжные клубы. «В детстве у меня никогда не было книг», – говорила она, разрывая упаковки тяжелых пачек. Они записывались в клубы филофонистов, чтоб им было что слушать на новом стереопроигрывателе. Подписывались на все вообще. Даже на породистого терьера по имени Рыжая. За нее он заплатил две сотни, а неделю спустя нашел на улице, ее сбила машина. Они покупали все, что хотели. Если не могли платить – брали в кредит. Подписывались.

Майка у него влажная; он чувствует, как из подмышек стекает пот. Он сидит на ступеньке с пустым стаканом в руке и смотрит, как двор наполняют тени. Потягивается, вытирает лицо. Слушает шум машин на шоссе и прикидывает, не пойти ли ему в цоколь, не встать ли на хозяйственную мойку и не повеситься ли на ремне. Он понимает, что не прочь оказаться мертвым.

В доме он наливает побольше, включает телевизор и делает себе поесть. Садится за стол с чили и крекерами и смотрит что-то про слепого детектива[34]. Убирает со стола. Моет кастрюльку и миску, вытирает их и убирает в шкаф, потом разрешает себе бросить взгляд на часы.

Начало десятого. Ее нет уже почти пять часов.

Он наливает скотча, доливает водой, несет выпивку в гостиную. Садится на диван, но понимает: плечи у него так напряжены, что не дают ему откинуться на спинку. Пялится на экран и отхлебывает, а вскоре идет за добавкой. Опять садится. Начинается выпуск новостей – уже десять, – и он говорит:

– Боже, ну что, бога ради, пошло не так? – и идет на кухню, и возвращается опять со скотчем. Садится, закрывает глаза и открывает их, когда слышит звонок телефона.

– Я хотела позвонить, – говорит она.

– Ты где? – спрашивает он. Слышно фортепиано, и сердце у него вздрагивает.

– Не знаю, – отвечает она. – Где-то. Мы выпиваем, а потом едем еще куда-то ужинать. Я с продажником. Он невежа, но такой нормальный. Машину купил. Мне пора. Я шла в дамский и увидела телефон.

– Кто-то купил машину? – спрашивает Лео. Выглядывает в кухонное окно на то место, где она всегда паркуется.