Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

Он выглядывает из-за передней занавески и видит на дорожке кабриолет, двигатель работает ровно, фары горят, – и закрывает и открывает глаза. Видит, как машину спереди обходит высокий человек и поднимается к ним на переднее крыльцо. Кладет что-то на ступени и поворачивается отойти обратно к машине. На нем белый льняной костюм.

Лео зажигает свет на крыльце и осторожно открывает дверь. На верхней ступеньке лежит ее мешочек с косметикой. Мужчина смотрит на Лео поверх капота, а затем садится в машину и снимает ее с ручника.

– Постойте! – кричит Лео и припускает вниз по ступенькам.

Мужчина жмет на тормоз, и Лео входит в лучи фар. Машина поскрипывает на ручнике. Лео пытается стянуть вместе две половинки рубашки, пробует заправить все это в брюки.

– Вам чего? – говорит мужчина. – Слушайте, – говорит мужчина, – мне ехать надо. Без обид. Я покупаю и продаю машины, ну? Дама оставила свою косметику. Она прекрасная дама, очень утонченная. В чем дело?

Лео налегает на дверцу и смотрит на мужчину. Тот снимает руки с руля и снова кладет их туда. Переключает передачу на задний ход, и машина немножко сдвигается назад.

– Я хочу вам сказать, – говорит Лео и облизывает губы.

Зажигается свет в спальне у Эрнеста Уильямза. Поднимается жалюзи.

Лео качает головой, снова заправляет рубашку. Отходит на шаг от машины.

– Понедельник, – говорит он.

– Понедельник, – повторяет мужчина и смотрит, не будет ли резких движений.

Лео медленно кивает.

– Что же, спокойной ночи, – говорит мужчина и кашляет. – Не берите в голову, слышите? Понедельник, ну да. Тогда ладно. – Он снимает ногу с тормоза, но опять ставит ее на педаль, откатившись на два или три шага. – Эй, один вопрос. Чисто по-дружески, это у нее настоящий пробег? – Мужчина ждет, затем откашливается. – Ладно, слушайте, как бы то ни было, это не имеет значения, – говорит мужчина. – Мне пора ехать. Не берите в голову. – Он выкатывается задом на улицу, быстро отъезжает и сворачивает за угол, не притормозив.

Лео заправляет рубашку и возвращается в дом. Запирает переднюю дверь и проверяет ее. Затем входит в спальню, и запирает эту дверь, и откидывает покрывала. Смотрит на Тони перед тем, как щелкнуть выключателем. Раздевается, тщательно складывает одежду на пол и забирается к жене в постель. Недолго лежит на спине и дергает себя за волосы на животе, раздумывая. Смотрит на дверь спальни, теперь проступающую в слабом свете снаружи. Но вот он вытягивает руку и касается ее бедра. Она не шевелится. Он поворачивается на бок и кладет ладонь ей на бедро. Пробегает по нему пальцами и ощущает там растяжки после родов. Они – как дороги, и он прочерчивает их в ее плоти. Водит пальцами туда и сюда, сначала по одной, затем по другой. Они у нее на теле повсюду, их десятки, быть может – сотни. Он вспоминает, как проснулся утром после того, как они купили машину, и увидел ее снаружи на дорожке, на солнце, сияющую.

Знаки [35]

Начать вечерний загул Уэйн и Каролина решили с первоклассного нового ресторана Альдо на севере города. Они прошли через огороженный садик с мелкими скульптурами, и встретил их седоватый мужчина в темном костюме.

– Добрый вечер, сэр. Мадам, – сказал он и распахнул перед ними тяжелую дверь.

Внутри сам Альдо показал им вольер: павлин, пара золотистых фазанов, китайский кольчатый фазан и какие-то неименованные птицы, порхающие или сидящие на жердочках.

Им было лестно его внимание.

– Я прочел в газете, – сказал Уэйн, – что дядя его занимает какой-то пост в Ватикане. Вот почему ему удалось раздобыть копии этих картин. – Уэйн показал головой на копию Веласкеса на ближней стене. – У него дядя в Ватикане.

– Он когда-то был метрдотелем в Копакабане – в Рио, – сказала Каролина. – Он был знаком с Фрэнком Синатрой и дружил с Ланой Тёрнер[36].

– Правда? – сказал Уэйн. – Я не знал. Читал, что он работал в отеле «Виктория» в Швейцарии и в каком-то большом парижском отеле. Не знал, что и в Копакабане.

Каролина слегка отодвинула сумочку, чтобы официант поставил два тяжелых бокала. Он налил воды и перешел к другой стороне стола, к Уэйну.

– Ты обратила внимание на его костюм? – спросил Уэйн. – Такой не часто увидишь. Стоит долларов триста. – Он взял меню. Потом спросил: – Что закажешь?

– Не знаю, – сказала она. – Пока не решила. А ты?

– Не знаю, – сказал он. – Тоже не решил еще.

– Может, какое-нибудь французское блюдо? Или это? Вот тут, на этой стороне. – Она показала пальцем в меню и, прищурясь, посмотрела на него – а он, поджав губы и нахмурясь, пытался понять, на каком это языке, и качал головой.

– Не знаю, – сказал он. – Хотел бы понять, что мне дадут. Пока не понимаю.

Официант вернулся с карандашом и блокнотом и что-то произнес – Уэйн не расслышал.

– Мы еще не решили, – сказал он. Он покачал головой, а официант продолжал стоять над ними. – Я позову вас, когда решим.

– Я, пожалуй, обойдусь вырезкой. А ты заказывай что хочешь, – сказал он Каролине, когда официант отошел.