Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

– Мне тридцать шесть лет. Тридцать семь сегодня. Сегодня, сейчас, в эту минуту. Я не могу сказать тебе, что я намерена делать. Мне надо подумать, – сказала она.

– Мне все равно, что ты сделаешь, – сказал он.

– Это правда? – спросила она.

Он бросил вилку и салфетку с колен на стол.

– Ты закончил? – любезно спросила она. – Давай закажем кофе и десерт. Хороший десерт. Какой-нибудь вкусный.

Она доела все с тарелки.

– Два кофе, – сказал официанту Уэйн. Он посмотрел на нее и снова на официанта. – Что у вас на десерт? – спросил он.

– Что? – сказал официант.

– Десерт! – сказал Уэйн.

Официант посмотрел на Каролину, потом на Уэйна.

– Не надо десерта, – сказала она. – Не будем десерт.

– Шоколадный мусс, – сказал официант. – Апельсиновый шербет. – Он улыбнулся, показав плохие зубы. – Слушаю?

– И не хочу никакой экскурсии по заведению, – сказал Уэйн, когда официант отошел.

Когда встали из-за стола, Уэйн бросил доллар рядом со своей кофейной чашкой. Каролина достала из сумочки два доллара, разгладила на столе и положила около его купюры – три бумажки в ряд.

Она ждала, когда Уэйн расплатится по счету. А он краем глаза видел, как Альдо около двери сыплет зернышки в вольер. Альдо посмотрел в их сторону, улыбнулся и продолжал сыпать двумя пальцами зернышки птицам, собравшимся перед ним. Потом он отряхнул руки и направился к Уэйну, а тот смотрел в сторону и слегка, но демонстративно отвернулся при его приближении. А когда повернулся к нему, увидел, что Альдо взял протянутую руку Каролины. Альдо щелкнул каблуками, Альдо поцеловал ее запястье.

– Мадам довольна обедом? – спросил Альдо.

– Обед чудесный, – сказала Каролина.

– Будете заглядывать к нам иногда? – спросил Альдо.

– Непременно, – сказала Каролина. – При всякой возможности. А в следующий раз, если позволите, хотела бы подробнее ознакомиться с вашим заведением. Но сейчас нам надо идти.

– Мадам, – сказал Альдо. – У меня для вас что-то есть. Одну секундочку.

Он протянул руку к вазе около двери и изящно повернулся с высокой розой в руке.

– Это вам, милая дама, – сказал Альдо. – Но будьте осторожны. Шипы. Необыкновенно милая дама, – с улыбкой сказал он Уэйну и отвернулся, чтобы приветствовать другую чету.

Каролина продолжала стоять.

– Пошли отсюда, – сказал Уэйн.

– Ты понял, почему он мог быть другом Ланы Тёрнер? – сказала Каролина.

Она покрутила розу в пальцах.

– Спокойной ночи! – сказала она в спину Альдо.

Но Альдо в это время выбирал другую розу.

– Не думаю, что он был знаком с ней, – сказал Уэйн.

Да помолчи уже, наконец [39]

1

Когда Ральфу Уайману исполнилось восемнадцать и он впервые покидал родной кров, отец его, директор джефферсонской начальной школы и первая труба в оркестре клуба «Уивервилльские Лоси», все ему объяснил. Жизнь, объяснил он, весьма серьезное дело, рискованное, можно сказать, предприятие, с первых шагов требующее от юноши напора и целеустремленности. Тяжкое испытание – это, можно сказать, известно всем и вся. Тем не менее жизнь – дело стоящее и в конце концов приносит свои плоды. Так полагал отец. Так он и сказал сыну.

Однако в университете Ральфу не сразу удалось четко определить цель, к которой следовало стремиться. Он подумывал стать врачом, а еще ему хотелось быть адвокатом. Поэтому он посещал подготовительные курсы при медицинском факультете и одновременно – лекции по истории юриспруденции и коммерческому праву. Очень скоро он обнаружил, что не обладает ни самоотверженностью, необходимой, чтобы врачевать чужие недуги, ни усидчивостью, потребной для изучения законов, особенно тех, что касались проблем собственности и наследования. Правда, Ральф время от времени еще посещал лекции по истории науки, по теории управления, но к ним добавились занятия по философии и литературе, и он вдруг почувствовал, что стоит на пороге открытия, великого открытия о самом себе. Но шагнуть за этот порог он так и не сумел. Открытие не состоялось. Именно тогда, в «период самой низкой воды», как Ральф потом называл это тяжкое время, он чуть было не сорвался. Он не пропускал ни одного сборища студенческого землячества и напивался каждый вечер. Так пил, что приобрел совершенно скандальную репутацию и прозвище Джексон, по имени бармена из студенческого бара «Бочонок».