Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

Он сидит за письменным столом в сестриной комнате. Сидит на стуле с прямой спинкой на толстом словаре, ноги у него подогнуты под сиденье стула, пятки ботинок цепляются за перекладину. Если наваливается на стол слишком, одна ножка отрывается от пола, поэтому под нее приходится подложить журнал. Он рисует долину, в которой живет. Сначала хотел срисовать картинку с одного сестрина учебника, но, испортив три листка, на которых ничего не вышло правильно, он решил нарисовать свою долину и свой дом. Временами он перестает рисовать и трет пальцами зернистую поверхность стола.

Снаружи апрельский воздух еще влажен и прохладен – такая прохлада настает после дождя ближе к вечеру. Земля, деревья и горы зелены, и повсюду пар, он идет от колод в загоне, от пруда, который выкопал его отец, и от луга медленными карандашными столбами, подымается от реки и дымом переползает через горы. Он слышит, как его отец кричит кому-то из работников, и слышит, как тот ругается и кричит в ответ. Он откладывает свой рисовальный карандаш и сползает со стула. Внизу перед коптильней видит отца, тот возится с подъемным шкивом. У ног его бухта коричневой веревки, и отец бьет и тянет перекладину шкива, стараясь раскачать его подальше от амбара. На голове у него бурая шерстяная армейская пилотка, а воротник обшарпанной кожаной куртки поднят так, что видна грязная белая подкладка. С последним ударом по шкиву он разворачивается к работникам. Двое из них, здоровенные красномордые канадцы в засаленных фланелевых шляпах, подтаскивают овцу. Кулаки у них сжаты где-то в глубинах шерсти, а один обнимает руками передние ноги овцы. Движутся они к амбару, то волоча, то ведя овцу на задних ее ногах, словно в каком-то диком танце. Отец выкрикивает снова, и они прижимают овцу к стене амбара – один садится на нее верхом, запрокидывая ей голову назад и вверх, к его окну. Ноздри у нее – темные щели с ручейками соплей, сбегающими ей в рот. Древние остекленевшие глаза миг пялятся на него снизу, а потом она пытается блеять, но звук выходит резким скрежетом, поскольку отец пресекает его быстрым взмахом и выпадом ножа. По рукам ему хлещет кровь, не успевает он отскочить. Через несколько мгновений они уже поднимают животное шкивом. Он слышит тупое трык-трык-трык шкива, когда отец подтягивает его еще выше. Работники уже вспотели, но курток не расстегивают.

Начиная прямо под раззявленным горлом, отец вскрывает грудину и брюхо, а работники берут ножи поменьше и принимаются срезать с ног овчину. Из парящего нутра вываливаются серые кишки и толстым кольцом валятся наземь. Отец кряхтит и сгребает их в ящик, говоря что-то про медведя. Красномордые мужчины хохочут. Он слышит, как дребезжит цепочка в ванной, а потом вода клокочет в унитаз. Миг спустя поворачивается к двери, а шаги приближаются. В комнату входит сестра, тело у нее слабо парит. На миг она замирает в дверях с полотенцем на волосах, одна рука придерживает его концы, а другая на дверной ручке. Груди у нее маленькие и с виду гладкие, соски – как черенки теплых фаянсовых фруктов на столе в гостиной. Роняет полотенце, и оно скользит вниз, тяня ее за шею, касаясь обеих грудей, и сваливается кучкой ей к ногам. Она улыбается, медленно подносит руку ко рту и тянет, закрывая, дверь. Он вновь поворачивается к окну, пальцы у него в ботинках сжимаются.

Фаррелл сидел за столом, отхлебывая кофе, снова курил на голодный желудок. Раз он услышал на улице машину и быстро встал со стула, подошел к окну и выглянул на веранду. Выше по улице она завелась на второй передаче, затем перед его домом притормозила, осторожно сворачивая за угол, вода бурлила по ступицы, но она ехала дальше. Он снова сел к столу и послушал электрические часы на печке, поскрипывая. Пальцы его сжали чашку. Затем он увидел огни. Они выкатывались, подпрыгивая, вдоль по улице из темноты; два близко посаженных сигнальных фонаря на узком носу, тяжелый белый дождь падал на фары, колотя по улице впереди. Она проплескалась по улице, притормозила, потом подъехала ему под окно.