Да – тогда и сейчас

Многие считали, что его следовало уволить, обвиняли в некомпетентности, обзывали дебилом, не способным управиться с собственной женой. Брайан об этом знал. Но он не совершал преступления, его совершила Энн. Он был всего лишь свидетелем. И в каком-то смысле жертвой. Дела у Фрэнсиса Глисона вроде бы шли на лад. Лицо почти спасли: по крайней мере, люди при виде его уже не отводили глаза. Фрэнсис мог говорить и есть и потихоньку начинал ходить. А ведь поначалу никто не гарантировал, что он вообще выживет. Надежда появилась, когда раненый продержался двенадцать часов. Как только прошли сутки, стало ясно, что он сильнее, чем думали врачи, но что будет дальше, не мог сказать никто. Никто не мог пообещать, что Глисон, даже если выживет, станет таким, как раньше. Из нескончаемого количества бумаг, которые пришлось пересмотреть перед судом, Брайан знал: перед первой операцией медсестра предупредила Лину Глисон, что раненому делали переливание крови, и теперь требуется ее разрешение на повторение процедуры. Лина не сразу поняла, чего от нее хотят, а потом заявила, что врачи могут перелить Фрэнсису всю кровь, которая есть в больнице, включая свою собственную, если это его спасет. А потом ждала в коридоре шесть, семь, восемь часов, чтобы побыть с ним десять минут. Она была там и на следующий день, и ночью, и через день, и еще ровно три месяца, пока Фрэнсиса не перевели в реабилитационный центр на севере штата. Одних медсестер раздражали ее дотошность и постоянная подозрительность, другие говорили, что эта упрямая женщина спасла своего мужа. Да, Фрэнсис был человек крепкий, и вдобавок везучий, но этого было мало.

Брайан вновь и вновь перебирал стопку бумаг в шесть дюймов толщиной, выискивая сведения о Лине Глисон. В участке говорили, что, как только Фрэнсис немного окреп, Лина стала ездить к нему в реабилитационный центр, чтобы только свозить его в Гиллам, на озеро, и привезти обратно. Фрэнсис почти не мог ходить, и жена помогала ему перебраться из инвалидного кресла на скамейку, укутывала ноги одеялом, а на голову надевала широкополую соломенную шляпу от солнца. Брайан представлял, как они сидят рядышком, негромко переговариваются и со стороны ничем не отличаются от обычной пары на отдыхе. Прохожие, выбравшиеся на утреннюю прогулку, наверное, приветствовали их и спрашивали, как дела, отмечали, какая прекрасная погода сегодня, а Лина с улыбкой поворачивалась к Фрэнсису, пытаясь вовлечь мужа в беседу, словно его лицо не было разворочено пулей и прекрасная погода имела для него хоть какое-то значение. Когда Фрэнсис окреп настолько, чтобы проходить небольшие расстояния, жена стала водить его на мессу; все смотрели, как он осторожно ступает по проходу между скамьями, опираясь на ее плечо. Теперь Глисона уже не надо водить за руку, рассказывали Брайану. Он уже сам может обойти вокруг озера. В последний раз Брайан видел бывшего напарника в зале суда. Глисон был острижен почти наголо, левый глаз прикрывала повязка. Кожа на лице была ярко-розовая, как шрам, и туго натянутая. Казалось, что с одной стороны у него нет челюсти и щека переходит прямо в шею.

Брайан лелеял безумную надежду, что с выздоровлением Глисона все наладится само собой. Что Фрэнсис возьмет и признает, что сам был отчасти виноват. Разве не он подключил свои связи – все же его знали, все его любили, – чтобы замять происшествие в «Фуд-Кинге»? А зачем подключил? Надо было сразу задержать Энн. И тогда же отправить ее лечиться. Полежала бы в больнице месяц, пришла в себя и вернулась домой.