Да – тогда и сейчас

И тут она заметила взгляд Брайана. В нем, разумеется, было отвращение – но еще и готовность осуществить то, что он уже обещал раньше, но, возможно, до сих пор колебался. И тогда Энн – несмотря на жуткую головную боль и нечеловеческую усталость – повернулась к мужу и продолжила длившийся все последние дни скандал. Брайан не желал отвечать. Хотел обдумать все в тишине и покое. Энн вспомнила, как сообщила ему о смерти ребенка. Она еще не была у врача, но все равно знала, что ребенок мертв. Он перестал двигаться: сутки без единого толчка. Лишь тупая боль в пояснице. Энн принимала душ и знала, что ее ребенок мертв. Пила чай и знала. Знала, когда через распахнутое окно ветер приносил в их квартиру на втором этаже запахи улицы. В те времена они еще жили в Нью-Йорке. Она сказала ему, сказала, что знает наверняка. Но Брайан насыпал в миску хлопьев и возразил, что знать наверняка она не может, что точно может сказать только врач. А когда через несколько часов врач сказал, что плод мертв, Брайан посмотрел на нее точно так же, как смотрел сейчас, – словно это ее вина, словно она позволила беде случиться тем, что назвала вещи своими именами.

Когда Энн стреляла во Фрэнсиса Глисона, она уже давно и тяжко болела, но осознала это значительно позже. Уже много месяцев человеческие голоса доносились до нее, будто сквозь помехи, заставляя вслушиваться и самой говорить громче. Она то и дело теряла нить разговора, забывала, о чем говорит, а иногда слышала собственный голос словно из другого угла комнаты. Двигаться становилось все тяжелее, точно сквозь цементный раствор. Но она поняла это, лишь когда заглушили помехи и убрали цемент.

– Это со всеми бывает, – сказал доктор Аббаси.

Он имел в виду, со всеми, кто болен. Трудно сохранять здравомыслие, когда тебе так худо. Ей не стоит себя винить.

Но бывали и другие дни, редкие дни, когда сам факт, что она больна, казался отчетливо-ясным, словно отпечатанным на подсунутом под дверь листке.

– Брайан, – произнесла Энн однажды утром, незадолго до того, как все случилось.

То утро было как раз утром ясности, утром отпечатанного листка. Энн видела себя со стороны, в цвете и четком разрешении. Они с Брайаном еще лежали в постели. На улице шел ливень, и всякий раз, когда по Джефферсон-стрит проезжала машина, было слышно, как из-под колес разлетаются брызги. Что она хотела сказать? Что понимает, насколько все плохо и что все это из-за нее? Что хочет снова пойти к врачу, тому, который выписал ей лекарство после происшествия в «Фуд-Кинге»? Но прежде чем Энн успела сказать хоть что-то, Брайан поморщился. Она коснулась его руки, позвала по имени, а он скорчил гримасу и не потрудился даже открыть глаза, хотя давно проснулся. Так и лежал с закрытыми глазами: притворщик из него был никудышный. Энн смотрела, как подрагивают его веки, и отчаянно боролась с желанием со всей силы надавить ему на глаза, чтобы они лопнули под ее пальцами.

Питер вечно старался все уладить. Той жуткой ночью, пока они с Брайаном ссорились, он собирал с пола осколки разбитой лампы, ползал на четвереньках, подбирая журналы и письма и складывая их обратно в корзину, расставлял статуэтки на каминной полке в том же порядке, в каком они стояли до того, как она начала все крушить. Зажегся свет у Глисонов. И у Мальдонадо. Наверняка вся улица затаилась в ночи, прислушиваясь к их скандалу. Энн обозвала мужа всеми бранными словами, которые смогла вспомнить, потом повернулась к Питеру и повторила все сначала. Она выкрикивала ругательства, которые ни за что не пожелала бы слышать от других. Педик. Гомик. Сучка. Почему? Энн сама не знала. А Питер даже ухом не повел. С чего он решил, что она не всерьез?

Дальше было как в тумане. Но даже наедине с собой забвение казалось Энн уловкой, и она вглядывалась в прошлое как можно пристальнее и глубже, пытаясь понять, была ли она абсолютно честна с собой и другими участниками той драмы. Что-то она, конечно, помнила, но картинки были мутными, словно сквозь захватанное стекло. Она помнила, как кусала себя за пальцы. Помнила вкус крови на внутренней стороне нижней губы. Полицейские утверждали, что стул был придвинут к холодильнику, значит, она пыталась дотянуться до пистолета. Правда, Энн не помнила ни как тащила стул через кухню, ни как залезала на него. И все же в конце концов пистолет оказался у нее в руках.

– А что вы помните? – спрашивали окружной прокурор и адвокат потерпевшего, по их лицам было видно, что они ей не верят.

Энн помнила, как едва не захихикала, как школьница, когда Брайан, в очередной раз придя со службы, исчез в кухне. Как будто она не знает, где у него тайник. Из кухни Брайан, как обычно, вышел с банкой пива. Отличная маскировка, он просто за пивом туда ходил. И все это время в задумчивости стоял у холодильника.

– Что вы помните, Энн? – спрашивали ее мужчины в коричневых костюмах, похожие как близнецы, если не считать того, что один был еще уродливее, чем другой.