Да – тогда и сейчас

Брайан, насколько Энн было известно, не подал на развод, но сейчас он казался ей не человеком, а какой-то абстракцией, далекой, как семья, которую Энн оставила в Ирландии за много лет до свадьбы. То, что он по-прежнему живет на земле и делает то же, что делал раньше, – принимает душ, бреется, продевает ремень в петли на брюках, – казалось удивительным пространственно-временным парадоксом. От их прошлой жизни осталось пять тысяч двести тридцать один доллар. От всех тех лет, что она трудилась в Монтефиоре, чтобы в пятницу после обеда положить на счет немного денег. От всех тех лет, что она драила парадное крыльцо и аккуратно подстригала живые изгороди, чтобы фасад их дома смотрелся презентабельно. Четыре тысячи ушли на покупку подержанной машины. Жаловаться было не на что. Теперь не надо ждать автобуса. И крыша над головой имеется. И вообще она сама вырыла себе эту яму, как выразился однажды ее адвокат.

По программе реабилитации жить в «Доме Айрин» можно было год. Однако год прошел, никто не сказал Энн собирать вещи, и она пожила там еще немного. Потом Маргарет ясно дала понять, что ее койка нужна другой постоялице. Руководство изучило историю болезни и решило, что Энн может жить самостоятельно. За все время пребывания в «Доме Айрин» у нее ни разу не было обострения. Не в последнюю очередь потому, что ей больше не приходилось отсчитывать таблетки, которые она глотала или выбрасывала в слив в женской душевой – по настроению. С тех пор как таблетки заменили ежемесячным уколом, Энн стала спокойнее и почти избавилась от ощущения, что вот-вот разразится какая-то ужасная катастрофа.

Энн никогда не жила одна. Вернувшись в свою комнату после разговора с Маргарет, она села на край по-армейски заправленной кровати и прислушалась к себе, пытаясь обуздать поднимающийся изнутри страх. Все хорошо, все в порядке, все идет как надо. Все хорошо, все в порядке, все идет как надо. Энн повторила это про себя пятьдесят раз.

Квартира-студия, которую ей удалось снять, была крошечной, продувалась всеми сквозняками; аренда съедала больше половины зарплаты, но Энн довольствовалась малым. Йогурт на завтрак, яблоко на обед. На кухне дома престарелых ей отдавали зачерствевший хлеб, молоко с вышедшим сроком годности, но еще вполне свежее, фруктовые пудинги, которые полагалось выбрасывать, даже если на них слегка надорвали упаковку. Квартира находилась совсем близко от кабинета ее врача, а вот до работы было далеко, но Энн это совершенно не огорчало. Путь туда и обратно помогал скоротать время, но дни все равно тянулись слишком долго. Телевизор мог спасти положение, но такую покупку Энн посчитала расточительством. Лучше подождать.

Доктору Оливеру было далеко до доктора Аббаси, но Энн он устраивал. По его мнению, она шла на поправку. С тех пор как Энн поселилась в «Доме Айрин», у нее раз в неделю брали кровь, чтобы убедиться, что медикаменты не вызвали интоксикацию. И только один раз, ослабленная и обезвоженная после желудочной инфекции, Энн почувствовала знакомое возбуждение. Маргарет застала ее в гостиной в три часа ночи. Энн смотрела по телевизору викторину. Всякий раз, когда кто-то из игроков нажимал на кнопку, она хлопала ладонью по журнальному столику и выкрикивала правильный ответ. Увидев Маргарет, Энн велела ей смотреть в оба и тут же сказать, если кто-то из участников попытается смухлевать. Маргарет отвела ее в комнату и пожелала спокойной ночи, а наутро разбудила с рассветом.

– Вставай, – велела она. – Собирайся. Едем к врачу.

В кабинете у доктора Оливера некий внутренний голос посоветовал Энн прикусить язык и не говорить ни слова. Врач и пациентка молча смотрели друг на друга, потом доктор мягко сообщил, что ей придется несколько дней провести в больнице, пока она не придет в норму.

Энн вытянула вперед руки.

– Ну что вы, какие наручники, Энн, – сказал доктор. – Вы не сделали ничего плохого.

Он пообещал, что на работе ничего не узнают. Все это время она вела себя безупречно, так почему бы не сохранить неприятный инцидент в тайне?

Поворачивая ключ в замке своего нового дома, Энн думала о том, что где-то, не так уж и далеко, Питер готовится к выпускному. Ей не особенно нравилось, что сын поселился у Джорджа, но тогда она, по крайней мере, знала, где он. Потом Питер поступил в колледж, уехал в другой штат, отдалился от нее еще больше, но она по-прежнему знала, где он. Теперь учеба подходила к концу – был май, с вишен осыпались лепестки, устилая улицы Саратоги бархатным ковром, – и вихрь новой жизни мог унести ее сына куда угодно: в любой уголок Соединенных Штатов, в Канаду, Мексику… На улицах было полно приехавших на каникулы студентов – ходячая реклама Колгейта, Бакнелла и Сиракуз. Энн внимательно их разглядывала, особенно мальчиков, свыкалась с мыслью, что Питер уже их ровесник, совсем взрослый. Ему исполнилось столько же, сколько было его отцу, когда Энн его повстречала.