Да, волчье мясо — харч не сладкий,

— Нет. У нелюдей — нет. Они ведь не люди, не не-жити, не мертвецы. Они те, кто без имени. Ты вер-нешься?

Айша помолчала, шепнула:

— Не знаю...

— Глупая! — Пастенка засмеялась, оборвав смех, быстрой белкой метнулась на соседнее дерево, исчез-ла в ветвях. — Если не хочешь возвращаться, то учись жить. Не ради мужчины — ради жизни. Как человек. Тогда будет легче.

— Как?

Ответом была тишина.

— Слышишь? Как мне научиться?! — еще раз, чуть громче спросила Айша.

На ее плечо легла чужая рука. Сильные паль-цы сдавили ключицу. Болотница оглянулась, уткну-лась взглядом в заспанные глаза берсерка. Одной ладонью он стискивал ее плечо, другой опирался о землю.

— Тише, — сердито прошипел он. — Не шуми.

На его горле виднелась полоса шрама. Когда-то его оставил нож Айши... В те дни Волк ходил в походы не с Бьерном, а с Белоголовым Ормом. Вроде все это было совсем недавно, а кажется — так давно... «Все забудешь», — говорила пастенка...

— Ты вспоминаешь Белоголового, Волк? — спро-сила болотница.

Берсерк прищурился, отпустил ее плечо, потер пальцами смятую щеку:

— Нет.

— А Бьерна?

— Нет.

— Почему?

— Их здесь нет, — неохотно объяснил Харек.— Меня нет там. Зачем вспоминать?

— Говорят, что люди живут до тех пор, пока о них помнят, — сказала Айша.

— Люди живут до тех пор, пока они живут, — воз-разил Волк. Потянулся, зевнул, стараясь не потрево-жить спящую ободритку, улегся подле нее. Закрывая глаза, посоветовал:

— Спи. Поутру — долгий путь.

Айша легла на спину, сложила руки ладонями под затылок. Над ней нависло усеянное дырками звезд и исчерченное черными ветвями небо.

— Я была бы готова вернуться, пастенка... — тихо прошептала Айша. — Но я все помню...

5.Гаммабург

Ее звали Марго. Она была маленькой, худенькой и веселой, как весенняя птаха. У нее были прямые светлые волосы — от отца, и голубые глаза — от ма-тери. У двух ее сестер — Марии и Элисы — волосы были густые, темные и вьющиеся. Марго завидовала им: такие волосы легко укладывались в высокие при-чески, которые сестры делали для выхода на рыноч-ную площадь или когда шли в гости к Гейнцам. Гейн-цы тоже были сервами (Сервы — зависимые, крепостные крестьяне.), как семья Марго, но с позво-ления господина графа они держали лавку с тканями, а Ирма, старшая дочь Гейнца, однажды даже сшила рубашку для короля Людовика. Не нынешнего, конеч-но, Людовика, а старого короля, его отца. В Гамма-бурге поговаривали, будто старый король и умер в этой рубашке, однако никто не знал, правда это или нет, а отец строго-настрого запрещал Марго болтать языком и распускать сплетни. Он так и говорил: «Пе-рестань болтать языком и распускать сплетни!» Мар-го было всего семь лет, однако она уже знала, что сло-вом «сплетни» называют всякие неправдивые расска-зы, которые могут обидеть или оскорбить кого-нибудь из знакомых. Она не очень понимала, чем оскорбит семейство Гейнцев, если станет рассказывать своей лучшей подружке Агни про рубашку короля, но рука у отца была тяжелая, нрав — того тяжелее, поэтому Марго предпочитала помалкивать. Тем более что в по-следние дни крепость бурлила от шепотков и слухов без всякого участия Марго. Все говорили о битве, о сбежавших урманах, о друидах, об их вожаке-бессмертным Коракше, которого несколько лет назад Бернхар повесил на площади... Бой закончился два дня назад, урманы и варги ушли, но мать по-преж-нему запрещала Марго выходить из крепости. Мать работала у графа на кухне, на работе ей позволяли оставлять младшую дочь при себе. В солнечное утро третьего после битвы дня она вновь поймала Марго у крепостной стены. Втащила обратно в крепость, про-волокла длинными коридорами в кухонный зал.

— Пока воины графа не проверят как следует при-стань и город, сиди здесь! — оставляя Марго меж винными бочонками, капустными кочанами и широкими столами, от которых пахло дохлыми курами, прика-зала мать.

— Но... — попыталась возмутиться Марго.

— Никаких «но»! — Мать вытерла руки о грязный передник, шлепнула ладонью по затылку дочери.— Сиди!

Она ушла. Какое-то время Марго честно сидела на лавке перед столом и разглаживала пальцами его ис-тертую до блеска крышку. По коридору мимо подва-ла топали чьи-то ноги, доносились голоса. Дважды в подвал заходили люди. Один раз заглянул вечно не-довольный пузатый дядька Лейб, потом три парня из города приволокли телячью тушку. Швырнули ее на стол. Телячьи копыта свешивались со стола; большие, подернутые пеленой смерти глаза теленка печально взирали на девочку. Самый грязный из парней, поко-сившись на Марго, усмехнулся:

— Что, жалко?

Марго кивнула.

— А ты не жалей. — Парень вытер перепачканные кровью руки о штаны. — Нынче у нас праздник, по-тому телка и забили.

Что за праздник, он не сказал, и глаза теленка от его слов не стали менее печальными.

Парни ушли, оставив Марго наедине с телком. Долго сидеть на одном месте она не могла. Подняв-шись, Марго обошла стол, встала у телячьей тушки. Погладила ладошкой мохнатый лоб теленка, много-значительно повторила:

— А ты не жалей. Ты — для праздника...