Руку крепкую
Руку твёрдую
Руку цепкую
Руку гладящую
Руку бьющую
Руку помощи
Вездесущую
Ах надежды
Они растаяли
Прага Прага
Твердит Цветаева
Сила слабости
Слабость силы
Не подладили
Под-косили
Не ограбили
Не распяли
Не под-ранили
Подравняли
Подутюжили
На парад
На ужин кушали
Пражский Град
Кушать город
Почти проклятие
Горчит свобода
Жжёт демократия
Вино с ядом
Рябчик кусается
Всё как надо
Как полагается
И как кварталы
Ни потроши
Кроме фискалов
Ни души
Когда, как комендантский час,
Сгустилась ночь и город стих,
«Надежда оставляет нас», —
Сказал один из них.
Как бьют в набат, гремел отбой,
Стреляли в воздух, выли псы,
Качал советский рядовой
Истории часы.
Радиостанции с ума
Сходили, мир сошел на нет.
– Но есть надежда, что тюрьма
Откроется чуть свет.
– Я в бывшем государстве был
Учёный-германист.
А вы? – А я уже забыл.
– А вы? – Морской министр.
…Восточный ветер дул на юг,
И шёл солдат глухонемой.
Чехословакии каюк! —
Кричал, – каюк, как таковой!
Другой махнул ему: Скорей!
Есть водка! Прямо из канистр!
– В Чехословакии морей
Нет!!!
– Нет, – сказал министр.
– По чашке кофе? Жизнь не так
Ухудшилась пока.
Не разберёшь, кто друг, кто враг,
Во тьме наверняка.
Прожектор вспыхнул и погас,
А Мнячко был еврей.
– Надежда оставляет нас.
– Нет, просто нет морей.
Тюрьма откроется чуть свет,
И суд их будет быстр.
В Чехословакии газет
Нет…
– Нет, – сказал министр.
Кто будет зол, кто будет рад,
А кто задумает мятеж.
В Чехословакии солдат…
Не больше, чем надежд.
…Восточный ветер дул на юг,
И шёл солдат глухонемой.
Чехословакии каюк! —
Кричал, – каюк, как таковой!
Я друг и брат, кричал, а ну
Я шею вам сверну!
«Опять в плену», – сказал министр,
И германист: в плену.
…Восточный ветер дул на юг,
И шёл советский рядовой,
Он объяснял, что брат и друг,
Но был глухонемой.
Он объяснял, что он опять
Пришёл страну спасать.
Кричал: держись, такая мать!
Но был глухонемой.
…Но как учитель был неплох,
Недаром ел свой хлеб:
Кто не заткнул ушей – оглох,
Кто не закрыл глаза – ослеп.
Он выпил водки, кашу съел,
Примкнул навек свой штык.
И всем, кто рот раскрыть посмел,
Он прострелил язык.
Эпиграммы
Ширали поймал в жару
Молодое кенгуру,
Отпустил на холодюгу
Постаревшую б…гу.
Сексуальные игрища
Затевает Беляк.
У него, как у тигрища,
Полосатый елдак.
Делия! мужа сего принимай по ночам осторожно,
А лишь начнет говорить – на… зануду гони.
Когда Охапкин Алигьери
Увидел кровь и гной на хере,
Подумал он: теперь талантом
Едва ли я сравняюсь с Дантом.
Не Брюсова, не Белого
Тебе я пожелаю —
А члена, одубелого,
Как Партия родная!
Все расскажет на допросе
Левинтон о Леви-Строссе.
Хо-ре-я от а-на-пе-ста
Не от-ли-чит о-на, —
Если выйдешь ты на Невский,
Ошалеют бугаи!
Лучше Софьи Ковалевской
Числа знаешь ты свои!
Очень известный поэт остается, увы, неизвестным.
Людям известно: поэт, но не известны стихи.
Вроде бы их издают и, наверное, даже читают,
Но никому не дано вспомнить хотя бы строку.
Вот бежит куйбышевец,
А навстречу – …Бышовец.
Строка бежит по-прежнему легко,
И вроде стать отцом опять готовится,
И дует контрабандное «Клико»,
И вот с пера срывается пословица:
Поэт в России – маятник Фуко,
Не остановят, сам не остановится.
Плевелы провеяв,
Мы впадаем в сплин:
Всё же Ерофеев
Был и есть один.
Кто же сей, однако,
Шмыг из кадиллака,
С грудою трофеев,
Весь адреналин,
Знатный сукин сын?
Жаль, не из евреев.
Литинститут – кошмарная напасть,
И нечего зазря иронизировать, —
Нельзя ни воцариться, ни украсть.
Что ж остается? Лишь приватизировать.
Это кто же плясал нон-стопом
По Америкам, Европам,
То с притопом, то с прихлопом,
То с беззвучным шептуном?
Кто, бессмертием обутый,
Возвратился к нам, – а тут и
Знать не знают о таком?
Гамзатов никакой не мусульманин —
Уж больно православно остаканен,
Переведен уж больно талмудически,
А в делом воплощает тип нордический,
Хотя сейчас, должно быть, дружит с Буддою,
В согласье с современною причудою,
И уповает на реинкарнацию,
А не на – блин, Лужков – репатриацию.
Одно прозренье было – с Карнаваловым,
И ожидалось встречных кар навалом им,
Но беспощадный прототип чудовища
Презрением окоротил Войновича,
И вот в Москве, постпутчево немирной,
Чертоги поднялись нобелиата,
И пасквилянт решил вопрос квартирный —
На Круг Второй пошла Иванькиада.
Воспевший пятый пункт и простатит,
Растрогав необрезанные души,
Пером феноменально плодовит.
Но чем он околачивает груши?
Валера был когда-то – ого-го,
Услышал я в беседе с нежной дамою,
Но десять лет не может ничего…
О прозе я сказал ей то же самое.
Заступником солдатских матерей
В их противостоянии с Генштабом
Стал незамужний питерский еврей.
В каком-то смысле он пошел по бабам.
Встречали на ура его,
Потом сообразили:
Кураев? На хера его!
Вот всё о Михаиле.
Стихи! Поэмы! Наконец, изопы,
Но однородно качество, увы.
Такое не растет из головы,
Такое высирается из жопы.
Донатыч не умел писать?
авторов Коллектив , Владимир Николаевич Носков , Владимир Федорович Иванов , Вячеслав Алексеевич Богданов , Нина Васильевна Пикулева , Светлана Викторовна Томских , Светлана Ивановна Миронова
Документальная литература / Биографии и Мемуары / Публицистика / Поэзия / Прочая документальная литература / Стихи и поэзия