Да здравствует мир без меня! (Стихи и переводы)

То розовый и радостный,

   То серый без прикрас.

Рук не ломал он, как иной

   Глупец себя ведет,

Когда Отчаянье убьет

   Надежды чахлый всход, —

Он тихим воздухом дышал,

   Глядел на небосвод.

Рук не ломал он, не рыдал,

   Не плакал ни о чем,

Но воздух пил и свет ловил

   Полураскрытым ртом,

Как будто луч лился из туч

   Лекарственным вином.

Мы в час прогулки на него

   Смотрели, смущены,

И забывали, кем и как

   Сюда заключены,

За что, на сколько. Только мысль:

   Его казнить должны.

Мы холодели: он идет,

   Как на игру в крикет.

Мы холодели: эта боль,

   Какой не видел свет.

Мы холодели: в пустоту

   Ступить ему чуть свет.

В зеленых листьях дуб и вяз

   Стоят весной, смеясь,

Но древо есть, где листьев несть,

   И все ж, за разом раз,

Родится Плод – когда сгниет

   Жизнь одного из нас.

Сынов Земли всегда влекли

   Известность и успех,

Но нашумевший больше всех,

   Взлетевший выше всех

Висит в петле – и на Земле

   Прощен не будет Грех.

Весною пляшут на лугу

   Пастушки, пастушки,

Порою флейты им поют,

   Порой поют смычки.

Но кто б из нас пустился в пляс

   Под пение Пеньки?

И мы дрожали за него

   И в яви и во сне:

Нам жить и жить, ему – застыть

   В тюремной вышине.

В какую тьму сойти ему?

   В каком гореть огне?

И вот однажды не пришел

   Он на тюремный двор,

Что означало: утвержден

   Ужасный приговор,

Что означало: мне его

   Не встретить с этих пор.

Два чёлна в бурю; две судьбы

   Свел на мгновенье Рок.

Он молча шел, я рядом брел,

   Но что сказать я мог?

Не в ночь святую мы сошлись,

   А в день срамных тревог.

Две обреченные души —

   Над нами каркнул вран.

Бог исцеляющей рукой

Не тронул наших ран.

   Нас Мир изгнал, нас Грех избрал

И кинул в свой капкан.

III

Тут камень тверд, и воздух сперт,

   И в окнах – частый прут.

Глядел в глухой мешок двора

   И смерти ждал он тут,

Где неусыпно сторожа

   Жизнь Смертника блюдут.

И лишь молчанье да надзор —

   Единственный ответ

На исступленную мольбу,

   На исступленный бред,

А на свободу умереть —

   Безжалостный запрет.

Продумали до мелочей

   Постыдный ритуал.

«Смерть – натуральнейшая вещь», —

   Тюремный врач сказал,

И для Убийцы капеллан

   Из Библии читал.

А тот курил, и пиво пил,

   И пену с губ стирал,

И речь о каре и грехе

   Презрением карал,

Как будто, жизнь теряя, он

   Немногое терял.

Он смерти ждал. И страж гадал,

   Что происходит с ним.

Но он сидел, невозмутим,

   И страж – невозмутим:

Был страж по должности молчун,

   По службе нелюдим.

А может, просто не нашлось

   Ни сердца, ни руки,

Чтоб хоть чуть-чуть да разогнуть

   Отчаянья тиски?

Но чья тоска так велика?

   Чьи руки так крепки?

Оравой ряженых во двор,

   Понурясь, вышли мы.

Глупа, слепа – идет толпа

   Подручных Князя Тьмы.

Рукой Судьбы обриты лбы

   И лезвием тюрьмы.

Мы тянем, треплем, вьем канат

   И ногти в кровь дерем,

Проходим двор и коридор

   С мочалом и с ведром,

Мы моем стекла, чистим жесть

   И дерево скребем.

Таскаем камни и мешки —

   И льется пот ручьем,

Плетем и шьем, поем псалмы,

   Лудим, паяем, жжем.

В таких трудах забылся страх,

   Свернулся в нас клубком.

Спал тихо Страх у нас в сердцах,

   Нам было невдомек,

Что тает Срок и знает Рок,

   Кого на смерть обрек.

И вдруг – могила во дворе

   У самых наших ног.

Кроваво-желтым жадным ртом

   Разинулась дыра.

Вопила грязь, что заждалась,

   Что жертву жрать пора.

И знали мы: дождавшись тьмы,

   Не станут ждать утра.

И в душах вспыхнули слова:

   Страдать. Убить. Распять.

Палач прошествовал, неся

   Свою простую кладь.

И каждый, заперт под замок,

   Не мог не зарыдать.

В ту ночь тюрьма сошла с ума,

   В ней выл и веял Страх —

Визжал в углах, пищал в щелях,

   Орал на этажах

И за оконным решетом

   Роился в мертвецах.

А он уснул – уснул легко,

   Как путник, утомясь;

За ним следили Сторожа

   И не смыкали глаз,

Дивясь, как тот рассвета ждет,

   Кто ждет в последний раз.

Зато не спал, не засыпал

   В ту ночь никто из нас:

Пройдох, мошенников, бродяг

   Единый ужас тряс,

Тоска скребла острей сверла:

   Его последний час.

О! Есть ли мука тяжелей,

   Чем мука о другом?

Его вина искуплена

   В страдании твоем.

Из глаз твоих струится боль

   Расплавленным свинцом…

Неслышно, в войлочных туфлях,

   Вдоль камер крался страж

И видел, как, упав во мрак,

   Молился весь этаж —

Те, чей язык давно отвык

   От зова «Отче наш».

Один этаж, другой этаж —

   Тюрьма звала Отца,

А коридор – как черный флер

   У гроба мертвеца,

И губка с губ Его прожгла

   Раскаяньем сердца.

И Серый Кочет пел во тьме,

   И Красный Кочет пел —

Заря спала, тюрьма звала,

   Но мрак над ней чернел,

И духам Дна сам Сатана

   Ворваться к нам велел.

Они, сперва едва-едва

   Видны в лучах луны,

Облиты злой могильной мглой,

   Из тьмы, из глубины

Взвились, восстали, понеслись,

   Бледны и зелены.

Парад гримас и выкрутас,

   И танца дикий шквал,

Ужимок, поз, ухмылок, слез

   Бесовский карнавал,

Аллюр чудовищных фигур,

   Как ярость, нарастал.

Ужасный шаг звенел в ушах,

   В сердца вселился Страх,

Плясал народ ночных урод,

   Плясал и пел впотьмах,

И песнь завыл, и разбудил

   Кладбищ нечистый прах:

«О! мир богат, – глумился Ад, —

   Да запер все добро.

Рискни, сыграй: поставь свой рай

   На Зло и на Добро!

Но шулер Грех обставит всех,

   И выпадет Зеро!»

Толпу химер и эфемер

   Дрожь хохота трясла.

Сам Ад явился в каземат,

   Сама стихия Зла.

О кровь Христа! ведь неспроста

   Забагровела мгла.

Виясь, виясь – то возле нас,

   То удалясь от нас,

То в вальс изысканный пустясь,

   То нагло заголясь,

Дразнили нас, казнили нас —

   И пали мы, молясь.

Рассветный ветер застонал,

   А ночь осталась тут,