Да здравствует мир без меня! (Стихи и переводы)

   Был братом умерщвлен),

Что будут зерна сожжены,

   А плевел пощажен.

Но с незапамятных времен —

   И это навсегда —

Возводят тюрьмы на земле

   Из кирпичей стыда,

И брата брат упрятать рад —

   С глаз Господа – туда.

На окна – ставит частый прут,

   На дверь – глухой запор,

Тут брату брат готовит ад,

   Во тьме тюремных нор,

Куда ни солнцу заглянуть,

   Ни Богу бросить взор.

Здесь ядовитою травой

   Предательство растят,

А чувства чистого росток —

   Задушат и растлят,

Здесь Низость царствует, а Страх,

   Как страж, стоит у врат.

Здесь тащат хлеб у тех, кто слеп,

   Здесь мучают детей,

Здесь кто сильней, тот и вольней,

   Забиты, кто слабей,

Но Разум нем, здесь худо всем —

   В безумье бы скорей!

Любой из нас в тюрьме завяз,

   Как в яме выгребной,

Здесь бродит Смерть, худа, как жердь,

   И душит крик ночной,

Здесь вечный смрад, здесь и разврат —

   Не тот, что за стеной.

Здесь пахнет плесенью вода

   И слизью лезет в рот,

Любой глоток, любой кусок

   Известкой отдает,

Здесь, бесноватый, бродит сон

   И кровь людей сосет.

Здесь Голод с Жаждой – две змеи

   В змеилище одном,

Здесь души режет Хлеборез

   Заржавленным ножом,

И ночью злобу и тоску

   Мы, как лампаду, жжем.

Здесь мысли – камня тяжелей,

   Который грузим днем;

Лудим, паяем, жжем, поем

   Унылым чередом;

Здесь и ночная тишина

   Гремит страшней, чем гром.

Здесь человеческая речь —

   Нечеловечья речь,

Здесь глаз в глазке и хлыст в руке

   Спешат стеречь и сечь;

Забитые, убитые,

   Мы в гроб готовы лечь.

Здесь Жизнь задавлена в цепях,

   Кляп у нее во рту;

Один кричит, другой молчит —

   И всем невмоготу,

И не надеется никто

   На Божью доброту.

Но Божий глас дойдет до нас —

   Бог разобьет сердца:

Сердца, что камня тяжелей,

   Сердца темней свинца, —

И прокаженным мертвецам

   Предстанет Лик Творца.

Затем и созданы сердца,

   Что можно их разбить.

Иначе б как развеять мрак

   И душу сохранить?

Иначе кто б, сойдя во гроб,

   Мог вечности вкусить?

И вот он, с мертвенным лицом

   И взором неживым,

Все ждет Того, кто и его

   Простит, склонясь над ним, —

Того, кем Вор спасен, Того,

   Кем Человек любим.

Он три недели смерти ждал, —

   Так суд постановил, —

И три недели плакал он,

   И три недели жил,

И, скверну смыв и грех избыв,

   На эшафот вступил.

Он плакал, кровь смывая с рук, —

   И кровью плакал он —

Ведь только кровь отмоет кровь

   И стон искупит стон:

Над Каина кровавой тьмой

   Христос – как снежный склон.

VI

Есть яма в Рэдингской тюрьме —

   И в ней схоронен стыд;

Там пламя извести горит,

   Там человек лежит,

В горючей извести зарыт,

   Замучен и забыт.

Пускай до Страшного суда

   Лежит в молчанье он.

Пускай ни вздохом, ни слезой

   Не будет сон смущен:

Ведь он любимую убил,

   И суд над ним свершен…

Любимых убивают все,

   Но не кричат о том, —

Издевкой, лестью, злом, добром,

   Бесстыдством и стыдом,

Трус – поцелуем похитрей,

   Смельчак – простым ножом.

Эдгар Аллан По (1809–1849) Ворон

В час, когда, клонясь все ниже к тайным свиткам чернокнижья,

Понял я, что их не вижу и все ближе сонный мор, —

Вдруг почудилось, что кто-то отворил во тьме ворота,

Притворил во тьме ворота и прошел ко мне во двор.

«Гость, – решил я сквозь дремоту, – запоздалый визитер,

      Неуместный разговор!»

Помню: дни тогда скользили на декабрьском льду к могиле,

Тени тления чертили в спальне призрачный узор.

Избавленья от печали чаял я в рассветной дали,

Книги только растравляли тризну грусти о Линор.

Ангелы ее прозвали – деву дивную – Линор:

      Слово словно уговор.

Шелест шелковый глубинный охватил в окне гардины —

И открылись мне картины бездн, безвестных до сих пор, —

И само сердцебиенье подсказало объясненье

Бесконечного смятенья – запоздалый визитер.

Однозначно извиненье – запоздалый визитер.

      Гость – и кончен разговор!

Я воскликнул: «Я не знаю, кто такой иль кто такая,

О себе не объявляя, в тишине вошли во двор.

Я расслышал сквозь дремоту: то ли скрипнули ворота,

То ли, вправду, в гости кто-то – дама или визитер!»

Дверь во двор открыл я: кто ты, запоздалый визитер?

      Тьма – и кончен разговор!

Самому себе не веря, замер я у темной двери,

Словно все мои потери возвратил во мраке взор. —

Но ни путника, ни чуда: только ночь одна повсюду —

И молчание, покуда не шепнул я вдаль: Линор?

И ответило оттуда эхо тихое: Линор…

      И окончен разговор.

Вновь зарывшись в книжный ворох, хоть душа была как порох,

Я расслышал шорох в шторах – тяжелей, чем до сих пор.

И сказал я: «Не иначе кто-то есть во тьме незрячей —

И стучится наудачу со двора в оконный створ».

Я взглянул, волненье пряча: кто стучит в оконный створ?

      Вихрь – и кончен разговор.

Пустота в раскрытых ставнях; только тьма, сплошная тьма в них;

Но – ровесник стародавних (пресвятых!) небес и гор —

Ворон, черен и безвремен, как сама ночная темень,

Вдруг восстал в дверях – надменен, как державный визитер

На плечо к Палладе, в тень, он, у дверей в полночный двор,

      Сел – и кончен разговор.

Древа черного чернее, гость казался тем смешнее,

Чем серьезней и важнее был его зловещий взор.

«Ты истерзан, гость нежданный, словно в схватке ураганной,

Словно в сече окаянной над водой ночных озер.

Как зовут тебя, не званный с брега мертвенных озер?»

      Каркнул Ворон: «Приговор!»

Человеческое слово прозвучало бестолково,

Но загадочно и ново… Ведь никто до этих пор

Не рассказывал о птице, что в окно тебе стучится, —