Да здравствуют медведи!

Володя слишком хорошо знал себе цену, чтобы ревновать к какому-то камбузнику. Он удивлялся моей неопытности. Удивлялся после ужина, когда я целых полчаса не мог выдраить залитую жиром палубу на камбузе, а стоило только подсыпать чуть-чуть горчицы — и жир сойдет сам собой. Удивлялся, как я режу хлеб. Удивлялся, что я мыл миски без соды.

Удивление не мешало ему спокойно, без криков, учить меня делу, со стороны, казалось бы, такому простому, но, как всякое дело, если на него не смотреть со стороны, а делать, состоящему из множества именно этому делу присущих хитростей.

Но еще больше удивился он, когда и на второй и на третий день я снова выставил на завтрак по три чайника.

Я подумал было, что в нем говорит вошедшая в кровь бережливость. И снова ошибся.

На третий день стало покачивать. Зажав между ног кастрюлю, Володя оголял картофелины, пускал их в воду, выхватывал из плетеной корзины между нами новую и задумчиво глядел, как, раскачиваясь, длинной витой лентой лезет из под его ножа шелуха. Наконец он решил высказаться:

— Зря ты это делаешь. На десять дней какао все равно не хватит. Тебя же и честить будут, чудак-человек! — И, видя, что я не очень его понял, Володя пояснил: — Тот же Кусков первым заголосит: «Почему какавы не дали, прохиндеи!» У нас шара такая: один раз дашь, другой — потребует. Добро людям надо с оглядкой делать, не то на шею сядут.

Кок на судне ближе других к начальству. Можно еще поспорить, кто у кого под командой, кок у боцмана или боцман у кока. Если что не так, кок может прямо к старпому, и тот его всегда уважит. Дельный старпом знает, что матросский дух в самом деле во многом зависит от котла, и держит камбуз под своим неусыпным надзором. Да что старпом, сам капитан, когда придут гости, вызывает кока к себе и советуется насчет закуски.

Бывают холуйские души, которые этим пользуются: выбирают куски пожирнее да послаще, готовят угощение за счет команды, когда начальство выпивает.

У Володи в таких делах и комар носу не подточит. Начальство он, правда, не обижал, но и себя держал строго. Да и начальство у нас было не такое, чтобы можно было проложить путь к его сердцу через желудок. Но вот философия у Володи…

Трое суток назад мы с капитаном сидели в гибралтарском ресторанчике, потягивали джин из нейлоновых соломинок и рассуждали на ту же тему, глядя на бородатых молодых людей, которые пели, подыгрывая себе на черепаховой мандолине.

Капитан был зол и расстроен. Мы чуть было не лишились шлюпки. Он разрешил механикам сходить на ней к приятелям на другой траулер, который по пути из Калининграда бросил якорь на гибралтарском рейде, неподалеку от нас. А механики недоглядели. Поднялся ветер, перетерся конец, удерживавший шлюпку под бортом, и понесло ее, пустую, с развевающимся на корме красным советским флагом, на испанский берег, к фашистам. Эдик Бойковский и Виктор Масюкевич бросились в воду, пытались перехватить ее вплавь, но не догнали. Не помоги нам английская полиция, вряд ли бы мы выручили свою шлюпку.

— Нет, — в сердцах говорил капитан, — прав Красноперов. Если можешь запретить — запрещай. Не понимают люди добра.

Красноперов плавал капитаном на другом поисковом траулере и славился великолепным умением выходить сухим из воды. На любой случай умудрялся он запастись документом, как говорят на флоте, «для поддержки штанов». Красноперов твердо усвоил истину: «Отвечает тот, кто разрешает. Кто не разрешает — ни за что не отвечает».

Им восхищались, но было в этом восхищении неуважение, будто речь шла не об опытном моряке, а о ловком доставале. У Красноперова был безошибочный расчет, но начисто отсутствовало сердце, — у нас таких не любят. И то сказать — кого не восхитит электронный робот, но любить его может, пожалуй, один создатель.

Молодые капитаны учились у Красноперова предугадывать ситуации, но, разрешая их, поступали часто в ущерб себе, лишь бы не по-красноперовски. Слишком уж ненавистной стала с годами создавшая его школа.

Наш капитан, к примеру, прежде чем запретить, всегда думал: «А нельзя ли разрешить?» И, если уж приходилось запрещать, непременно находил место и время, чтобы показать целесообразность своего запрета, как он говорил, «довести его до разума».

Старая школа воспитывала, однако, не только начальников, но и подчиненных. Загнанные в подполье привычки то и дело выскакивали оттуда оборотнями — равнодушием, рвачеством, безответственностью. И тогда к капитану возвращалось: «Прав Красноперов!»

Хоть и не прав, а по его — проще, удобней.

Проще, но противней.

И, поостыв, Евгений Наумович снова брался «доводить до разума».

Мучительное это дело — командовать людьми — и часто бесчеловечное. Прежде всего — для тех, кто командует. Не легко бывает решить за другого, что для него хорошо, а что плохо. К тому же общеобязательное добро, если оно даруется вопреки пониманию и желанию одариваемого, превращается в свою противоположность. Словом, избави нас бог от благодетелей, а от врагов мы сами избавимся. Может быть, это — самый ценный урок из опыта недавних десятилетий.