Да здравствуют медведи!

Руки уже ходят сами собой, независимо от тебя. Кажется, и во сне они будут продолжать шкерку: и раз — вспорото брюхо, и два — внутренности прочь. И три! А, черт, кишка оборвалась… И четыре — рыба на транспортере.

Может, до конца вахты мы справились бы и с этим подъемом, но темп спадает.

— Музыку! — кричит Гудзик.

— Музыку! — подхватывает Нырко и стучит ножом по металлической трубе. Шкерщики один за другим прекращают работу.

— Музыку!

Появляется Калнынь.

— Какая музыка? Скоро час ночи!

Арвид делает широкий жест, приглашая взглянуть на наши лица. Калнынь молча и серьезно оглядывает всех по очереди, уходит.

— Му-зы-ку! — гремит рыбцех. Теперь по трубам стучат все, кроме Ямочкина. Грохот стоит такой, что его слышно, наверное, и в ходовой рубке.

— Начрад не дает музыки без разрешения первого помощника.

— Сходи к помощнику, — говорит Гудзик.

— Сам сходи…

Гудзик снимает перчатки, вытирает руки о штаны и уходит вместе с рыбмастером.

— Му-зы-ку! — неистовствуют матросы. Нырко тяпкой Гудзика и своим ножом отбивает по трубам синкопы. Только Ямочкин продолжает работать.

Наконец из динамика за нашей спиной раздаются ритмичные звуки фокстрота. Тут же на помост поднимается Гудзик.

— Давай! — кричит Нырко.

Звуки, вырывающиеся из динамика, волнами плывут по цеху, подталкивая, поддерживая уставшие руки, распрямляя спины. На лицах блаженные улыбки. А темп, темп куда выше, чем пятнадцать минут назад.

День за днем безостановочным потоком течет по разделочному столу трепещущая кроваво-красная река, розовыми льдистыми прямоугольниками застывает в морозильных камерах, оседает в трюмах рядами картонных ящиков.

С разделочного стола транспортер доставляет готовую и вымытую колодку на фасовочный. Фасовка считается легкой работой, и потому здесь стоят девушки Аусма и Гунта. Набирая рыбу из желоба и укладывая ее в оцинкованные противни — треску к треске, окунь к окуню, мелкий к мелкому, крупный к крупному, они, если есть настроение, поют песни. Когда противень полон, наш «главный фоторепортер» Миша Зеленин ставит его на тележку — эдакую этажерку на колесах, — в каждой по сорок противней. Мишу теперь не узнать — его розовые румяные щеки обрамляет черная норвежская бородка. Мне кажется, он отпустил бородку, чтобы хоть чем-то отличаться от девушек — в цеху все одеваются одинаково.

Нагрузив четыре тележки, Миша вооружается грохочущим, как отбойный молоток, пневматическим «пистолетом» и с помощью сжатого воздуха толкает тележки по зубчатому рельсу к морозильным камерам. Сжатого воздуха иногда не хватает — после взрыва у нас остался только один компрессор, и Мише приходится толкать тележки вручную. Удовольствие маленькое, особенно в штормовую погоду. Пятисоткилограммовая этажерка норовит вырваться из рук, и тогда берегись — начнет «гулять» по цеху, размечет противни с рыбой.

Выстроив тележки у морозильной камеры, Миша нажимает красную кнопку. Медленно расходятся тяжелые, как в бомбоубежищах, герметические двери. Цех окутывается клубами морозного пара.

Теперь не зевай — надо как можно быстрей вывезти тележки с замороженной рыбой и на их место поставить новые. Рефрижераторные механики днем и ночью поддерживают в морозилках тридцатиградусный мороз, и напустить туда тепла — значит удалить срок замораживания.

Из камеры рыба идет на глазировку. Эта работа требует незаурядной физической силы. В нашей смене глазировщиком Гунар — квадратный в плечах, рослый паренек с кирпичным лицом, с длинными рассыпающимися волосами, перехваченными черной тесьмой. Обдаваемый клубами пара, он стоит за столом, на который сверху брызжет теплая вода. Схватив противень с тележки, он подставляет его под воду, переворачивает, снова держит под душем, снимает крышку, с силой грохает об стол с таким расчетом, чтобы оттаявшая от металла прямоугольная льдина рыбы сама подкатилась к упаковщикам, швыряет пустой противень обратно на тележку и берется за новый.

Гунар работает молча, с ожесточением. Тележка за тележкой опоражниваются в одном и том же ритме, словно и усталость его не берет, а ведь проходит через руки Гунара за вахту около двух тонн. Руки у него красные, распухшие, — по рукам всегда можно узнать глазировщика. Покрытые инеем оцинкованные противни леденят пальцы, а сверху льется вода.

Скользящие по столу ледяные прямоугольники — розовые, если это окунь, или серые, если треска, — подхватывают упаковщики, складывают стопкой по три, одевают со всех сторон картоном и передают на обвязку.

Обвязчик, нажав на педаль, приподнимает тридцать три килограмма рыбы на круглой, вырезанной в столе платформе. Два движения, поворот, еще два движения — и можно пришлепывать этикетку: «Окунь мелкий. Рыбмастер Калнынь. Дата».

Теперь остается поднести продолговатый ящик к горке, столкнуть по желобу на два этажа вниз, где его подхватит трюмный матрос и уложит в штабель.