Дачные расследования [антология]

— А кто будет платить этому работнику Балде? — спохватилась она.

— Не вы, — последовал лаконичный ответ.

— Понятно. — Она покусала губы с досады, не понимая спокойствия матери. — Это все?

— Почти. Есть еще одно, на мой взгляд, самое важное условие. — Нотариус привстал со своего кожаного кресла, прокашлялся. — В течение этих десяти лет вы должны реализоваться как писатель.

— Как кто?! — Она даже осипла. — Какой, к черту, писатель?! Я преподаю иностранные языки уже два года. Как окончила универ, так сразу и приступила…

— И это делает вас несчастной. — перебил ее нотариус с легкой иронией. — Евдокия Михайловна ругала себя за то, что заставляла вас заниматься языками. Тем самым погубила в вас дар сочинительства. Она до конца своих дней перечитывала ваши заметки. Даже пыталась их опубликовать, но объем был слишком невелик, ни одно издательство не взялось. Она винила себя в том, что повлияла на ваш выбор профессии. И решила все исправить. Вы должны будете…

Далее шел еще один перечень непременных условий для того, чтобы через десять лет она вступила в настоящие права и могла все продать либо пустить по ветру.

— Это может быть лишь одна книга, но ее должны издать, ее должны читать, она должна нравиться. Работать теперь у вас нет необходимости. Содержание по условиям завещания превышает вашу нынешнюю заработную плату в несколько раз. Вы можете спокойно себе жить в доме и писать.

Киру колбасило так, что трясся воротник ее полосатой рубашки.

— Проживание в ее доме, я так думаю, тоже обязательное условие?

— Совершенно верно, — скупо улыбался нотариус.

— А мама? Ей можно со мной?

— На этот счет не было никаких распоряжений от Евдокии Михайловны. А теперь давайте подпишем необходимые соглашения…

Мать категорически отказалась жить с ней в дачном поселке.

— Ты знаешь меня, детка, я городская жительница, — замахала она на дочь руками, стоило им выйти на улицу. — Меня нисколько не пленит трель соловья и прочее. Я лучше босиком по асфальту побегу, чем по траве.

— Ты знала? — подозрительно глянула на мать Кира.

И по тому, как быстро вильнул ее взгляд в сторону, поняла — имел место сговор двух сестер.

— Предательница, — прошипела она в спину матери, двинувшейся к стоянке, где та оставила свою старенькую машину.

— Мы обе хотели и хотим тебе добра.

— Конечно! — громко захлопала в ладоши Кира. — Раньше мое заключение ограничивалось летними каникулами. Теперь десятью годами. Десять лет строгого режима!

— Не драматизируй, дорогая. Дуся была права, когда обложила тебя немыслимыми условиями. Иначе ничего не вышло бы. Ты через неделю заскучала бы и удрала оттуда. И даже не включила бы компьютер, чего уж говорить о писательском труде. Ты бы не приступила.

— А я… А я могу всех вас обмануть! Десять лет жить себе припеваючи, пользоваться средствами и ничего не делать. А через десять лет…

— А через десять лет ты так привыкнешь к безбедному существованию, что ни за что не захочешь с этим расстаться.

— А если захочу?

— Не захочешь, — помотала головой мать, сворачивая на нужную развязку, ведущую к их многоэтажке. — Мы хорошо знали и знаем тебя, малыш. Сейчас злишься, а потом будешь счастлива, поверь. Ты любишь тот дом. Всегда любила писать. Но у тебя никогда не было возможности. Теперь она появилась. Представь себе такую картину…

И мать принялась пересказывать все ее давние девичьи мечтания. О светлой комнате в доме за городом, о позднем подъеме, чашке ароматного кофе с горячими булочками, прогулке по свежему воздуху, любимой работе в тишине комнат.

Кира покосилась на нее. Даже жутковато стало от того, с какой точностью мать воспроизводила то, что в Кирином представлении называлось счастьем.

— И когда же мне отбывать в ссылку? — проворчала она, выходя из машины возле их подъезда.

— Сейчас. Вещи я уже собрала. И Виталик за тобой приехал. Во-он он, через три машины, на черном «Вольво».

Виталиком оказался молодой мужик лет тридцати пяти. Страшно худой, огненно-рыжий, лохматый, очень высокий и совсем неразговорчивый. Он был в ядовито-зеленом спортивном костюме, резиновых сланцах. На конопатом носу плотно сидели солнцезащитные очки.

Осмотрев своего работника, Кира почувствовала неожиданное облегчение.

Слава богу, что он не мачо! Тетка лишила бы ее тогда покоя окончательно, подселив надменного красавца с непомерными амбициями. Кира не смогла бы ему тогда никаких указаний давать. Робела бы и млела, рассматривая черные очи и загорелые широкие плечи. Еще и кивала бы в ответ на всякую чепуху.

Знает, проходила!

И тетка отлично знала об этом. Была свидетелем ее зарождающегося романа с однокурсником. Прикатила как-то к ним в гости и наблюдала из окошка, как Кира к нему выбегает и повисает на шее. А потом язвила пару дней, пока Кира ее буквально из квартиры не выпроводила, прошипев напоследок в спину, что вовсе не ее дело вмешиваться в отношения племянницы, каким бы мезальянсом той это ни казалось.

Конечно, тетка, как всегда, оказалась права. И черноглазый красавчик Олег бросил ее еще до зимней сессии. Предпочел другую девушку — намного красивее, смешливее и удачливее.