Daigaku-kagami (СИ)

========== Действие третье. Явление VI. Лекарство от одиночества ==========

Явление VI

Лекарство от одиночества

Приступ глухого надсадного кашля разорвал хрупкую тишину кристального утра. Раздалось слабое шебуршение, и звук сильно ослаб, как будто происходил откуда-то не отсюда, из другой вселенной. Продолжалось это достаточно долго, и с каждой секундой кашель становился все измученнее, словно бы его тисками вырывали из горла несчастного, а под конец и вовсе сошел на неуверенное покеркивание. Громкий вздох-шмыг, удар чего-то мягкого обо что-то деревянное, и звонкий звук активного сморкания в платок.

Альфред, который, раскутавшись, лежал на кровати в позе звезды, отложил мокрый платок обратно на стол и с тяжелым выдохом прислонил ладонь тыльной стороной ко лбу. Утомленно прикрыв глаза, он прислушался к странным ощущениям внутри. Голова не болела, что на фоне предыдущих трех дней было просто замечательным открытием. По крайней мере, проснулся он не оттого, что казалось, будто ему сейчас голову сжимают специальным прессом — был такой популярный в Средневековье инструмент пыток. Нос не дышал. Как бы он ни старался, вдоха через нос сделать не получалось, и все манипуляции с платком только избавили от размазывания слизи по лицу и белью. Привкус во рту тоже был странный, Альфреду казалось, что раньше он ничего подобного не испытывал — как будто язык легко покалывало. Облизнув пересохшие губы, Джонс пришел к еще одному интересному выводу: оказывается, внутри было прохладнее, чем снаружи. Во всем теле была подозрительная нега, мягкость, несмотря на то, что лег он довольно поздно, спать вовсе и не хотелось. Глаза, со скопившимся в уголках засохшим гноем, смешанным со слезами, зудели, но как-то особенно приятно, и легко оставались открытыми, ясными. Щеки горели. Впрочем, не они одни: горело все тело, как будто Альфред сейчас лежал не в прохладной комнате без одеяла, а стоял возле печки в овечьем тулупе.

Первая попытка подняться и хотя бы сесть успехом не увенчалась. Приподнявшись над подушкой не больше, чем на десять сантиметров, Альфред отчетливо ощутил щемящую и пока еще слабую боль в спине. Обратив внимание на то, что рука его тоже особо двигаться не желала, а суставы в это время как-то загадочно щекотало, Джонс, хмыкнув, резко дернулся вверх, приводя себя в вертикальное положение. Зря. Организм не стал бы просто так отказывать своему хозяину в привычной подвижности. Первой подвела спина, прошив весь позвоночник ломяще-щекочущей болью, от которой Ал был вынужден ссутулиться. С секундным опозданием очнулась голова, иголками острой боли вонзаясь в виски и тупым молотом ударяя по затылку, в связи с чем он вынужден был еще и обхватить голову руками. Перед глазами расплылись радужные круги, сменившиеся черными точками, настойчиво мешающими разглядеть окружающую действительность.

Альфред всегда считал себя сильным — он привык терпеть боль, знал, что это такое и как с ней справляться. Но, как это ни удивительно, он никогда не болел. То есть болел, конечно, как и все дети, но в таком далеком детстве, что и не помнил этого вовсе. Поэтому такая реакция организма на простое отрывание головы от подушки вызвала стон: не боли, а разочарованного удивления, сдавленный и приглушенный, но бывший услышанным. На соседней кровати из-под лежавшего снежно-белой горой одеяла возникла бледная рука, нашарившая на столе очки и тут же нацепившая их на поднявшуюся из тех же недр лохматую голову. Мэттью, поморгав и прищурившись, уставился на Альфреда, упорно не разжимавшего руки и не разгибавшего спину.

— Ал, ты чего? — хриплым со сна и тихим по своему обыкновению голосом позвал соседа Мэттью.

— А? — тот встрепенулся и улыбнулся фирменной улыбкой, в уме удивляясь, почему так сложно произносить слова и от чего звонкий голос превратился в утробное рычание медведя. — Ничего, просто задумался.

Он попытался тут же беззаботно соскочить с кровати, чтобы доказать свои слова делом, но не все было так просто, как казалось. Первый толчок его ослабшие ноги, еще не успевшие принять боль, выдержали вполне себе стойко, хотя и получился он так себе. Зато всю массу тела Альфреда, готового уже бросить на Мэттью торжествующий взгляд, они перенести не смогли и, подогнувшись, усадили его обратно в теплую постель. Он только ойкнул, тут же вновь сжимая голову, в которой, кажется, разбушевалось семейство дикобразов.

— У тебя все лицо красное, — сообщил Уильямс, садясь на своей кровати, чтобы потом, поднявшись с нее, приблизиться к Альфреду и потрогать его лоб. — Так и знал… — он покачал головой, разгибаясь и складывая руки в замок. — Ложись, я принесу термометр.

— Что значит «ложись»? — последнее слово произнести с первого раза не получилось: голос неожиданно исчез вовсе. — Я должен собираться в школу! — возмутился Джонс, пытаясь подняться и проследовать за Мэттом, но тут же согнулся в приступе кашля, от которого иглы в голове отдались новой болью.

— То и значит, — Мэттью строго взглянул на него из-под очков. — Пожалуйста, успокойся. Мы просто измерим температуру.