Всё в дивизии делалось с ведома Орлова. Он сумел завоевать любовь солдат. И когда в конце 1821 года два заслуженных унтер-офицера от имени солдат принесли ему жалобу на тиранство и зверства своего командира, издал свой знаменитый приказ № 3 от 6 января 1822 года. В приказе было сказано: «В Охотском пехотном полку г.г. майор Вержейский, капитан Гимбут и прапорщик Понаревский жестокостями своими вывели из терпения солдат. Общая жалоба нижних чинов побудила меня сделать подробное исследование, по которому открылись такие неистовства, что всех сих трёх офицеров принужден представить я к военному суду. Да испытают они в солдатских крестах, какова солдатская должность. Для них и для им подобных не будет во мне ни помилования, ни сострадания».
Приказ этот Орлов велел читать вслух солдатам.
Сабанеев из Тирасполя, начальник штаба 2-й армии генерал Киселёв из Тульчина через своих агентов следили за Кишинёвом.
Киселёва Пушкин знал ещё по Петербургу. Когда в 1819 году вздумал идти в гусары, Киселёв обещал помочь. Тогда Пушкин писал о нём:
Генерал Киселёв слыл либералом. Правда, либерализм его был особого свойства — без всякого риска, без вреда для карьеры. Киселёв считался другом Орлова, но видя, что в Кишинёве ударились в крайности, доверительно сообщил в Петербург министру внутренних дел Закревскому: «Между нами сказать, в 16-й дивизии есть люди, которых должно уничтожить и которые так не останутся; я давно за ними смотрю, скоро гром грянет».
И гром скоро грянул.
Конец «Орловщины»
Непосредственный начальник Орлова, старый вояка генерал Сабанеев — офицер суворовской школы, — был далеко не прост, не глуп и хитёр. Тщедушный, маленький, чудаковатый и резкий, вспыльчивый до бешенства, он считал, что похож на Суворова. По замечанию Владимира Раевского, сходство было такого же рода, как у человека с обезьяной, но генерал им гордился.
Сабанеев не терпел Александра I и его правительство, но и новомодных умников тоже не жаловал и не собирался из-за них подставлять себя под удар.
Видя, что происходит в Кишинёве, решил навести там порядок, вольнодумцев унять, «Орловщину» разгромить.
Человек в достаточной степени проницательный, он понимал, что ему самому для его же пользы надлежит это выполнить втихомолку, без шума, с умом, ни в коем случае не раздувая дело и не наводя на мысли о Тайном обществе. Ибо, если обнаружится, что у него под носом во вверенном ему корпусе действовало Тайное общество, неприятностей не миновать, и притом немалых.
И ещё была причина, по которой собирался он вести дело осмотрительно: Сабанеев боялся заговорщиков. Ведь по слухам, в их число входили влиятельнейшие лица — виднейшие генералы. Кто знает, как может обернуться всё в будущем…
Надо сказать, что подобным образом рассуждал не один Сабанеев. Заговорщиков боялся сам царь. О том, что Тайное общество существует, он знал из доносов и (у страха глаза велики) считал его могущественным. Об его членах говорил начальнику Главного штаба Волконскому:
— Эти люди могут кого хотят возвысить или уронить в общем мнении. К тому же они имеют огромные средства.
Потому не решался царь тронуть Тайное общество. Ему казалось, что вся армия втянута в заговор. Даже своего любимца генерала Киселёва подозревал в причастности к нему. «Есть слухи, — писал царь своему брату Николаю, — что дух вольномыслия или либерализма разлит, или, по крайней мере, сильно уже разливается и между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии: Ермолов, Раевский, Киселёв, Михаил Орлов, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников, полковых командиров, сверх сего большая часть разных штаб- и обер-офицеров».
Сабанеев примеривался, с чего бы начать, и, при поддержке Киселёва, измыслил придраться к тому, что в 16-й дивизии будто бы пала дисциплина, солдат распустили, а офицеров за строгость отдают даже под суд. И что есть там опасный преступник — майор Раевский (его решил он сделать козлом отпущения), который через дивизионную школу мутит солдат.