Далече от брегов Невы

Городской сад находился в Верхнем городе, и в летние вечера, когда спадала жара, здесь любило прогуливаться кишинёвское «общество»: офицеры, важные бояре в своих длинных кафтанах и высоких шапках, местная молодёжь, дамы. Гуляли и в одиночку и семьями, встречались со знакомыми, слушали музыку. В известные дни в саду играл военный оркестр.

В саду находилось так называемое касино, то есть казино, — клубная зала для увеселений и сборищ.

Летом в казино заходили закусывать, есть мороженое. Здесь часто заказывали именинные обеды, привлечённые тем, что их готовил бежавший от кредиторов из Петербурга знаменитый повар-француз Тардиф.

В осенние и особенно зимние месяцы в казино устраивали балы. Их давали по подписке — вскладчину, а чаще по билетам, которые мог купить каждый желающий «из благородных». Определённых правил на балах в казино не существовало. Танцы заказывали оркестру сами посетители. Кто первый крикнет, того и слушались, правда отдавая предпочтение постоянным посетителям.

Однажды Пушкин договорился с приятелями начать бал мазуркой. Он уже направился к оркестру, как вдруг никому не известный молодой офицер-егерь скомандовал: «Кадриль!» Пушкин крикнул: «Мазурку!» Офицер повторил: «Играй кадриль!» Пушкин, смеясь, снова крикнул: «Мазурку!» Музыканты, хоть и военные, послушались Пушкина. Они его знали.

Тем бы дело и кончилось, но вмешался командир егерского полка Старов. Он счёл своего офицера обиженным, подозвал его к себе и велел объясниться с Пушкиным. Офицер был застенчив. Он сказал:

— Как же я пойду с ним объясняться, если я его не знаю…

— Не знаете и не ходите, — вспылил полковник Старов… — Я сам пойду.

И подошёл к Пушкину.

— Вы сделали невежливость моему офицеру, — сказал он Пушкину. — Так не угодно ли вам извиниться перед ним. Иначе вы будете иметь дело со мной.

— Мне не в чем извиняться, — быстро ответил Пушкин. — Что же касается до вас — я к вашим услугам.

— Так до завтра, Александр Сергеевич.

— До завтра, полковник.

Это был вызов на дуэль, и Пушкин принял его. Он продолжал танцевать и из казино ушёл одним из последних.

О вызове сказал лишь офицеру Полторацкому, которого встретил на балу. Вместе зашли к Алексееву, и тот согласился быть секундантом.

Дуэль… Первая настоящая дуэль в его жизни…

Пушкин не считал себя трусом. Отнюдь. И то, что завтра ему предстояло испытать себя под пулями, не пугало, а скорее приятно волновало его. О смерти он не думал. Не так давно, когда ждали войны с турками и он рвался в бой, размышлял и о смерти.

Венок ли мне двойной достанется на честь,
Кончину ль тёмную судил мне жребий боев?
И всё умрёт со мной: надежды юных дней,
Священный сердца жар, к высокому стремленье,
Воспоминание и брата и друзей,
И мыслей творческих напрасное волненье…

Сейчас, когда опасность была так близка, он не думал о смерти. Ночь провёл спокойно. Рано утром в постели по своему обыкновению упражнялся в стрельбе из пистолета, изукрашивая стену восковыми пулями.

Алексеев явился ни свет ни заря. Он обо всём договорился с секундантом Старова — и о месте дуэли, и о часе.

Стреляться положили в девять часов утра в двух верстах от Кишинёва — в деревне Рышкановке. По дороге заехали к Липранди. Тот поздравил Пушкина с достойным противником и пообещал быть поблизости от места дуэли. На прощание сказал:

— Жаль, однако, что сегодня дуэль не кончится.

— Отчего же? — удивился Пушкин.

— Да оттого, что метель будет.

Вскоре действительно началась метель. Когда приехали на место, она уже свирепствовала. Ветер со снегом мешал целиться, слепил глаза. Противники выстрелили, и оба промахнулись. Секунданты советовали отложить поединок, но противники отказались. Снова два выстрела, и опять промах.

— Довольно, господа! — закричал Алексеев. — Советуем вам мириться. Иначе придётся отложить. Зарядов больше нет.

Мириться не захотели, решили отложить.

По дороге домой Пушкин заехал к Полторацкому, не застал его дома и оставил записку:

«Я жив,

Старов

Здоров.

Дуэль не кончен».

Судя по записке, настроение у Пушкина было прекрасное. Он не дрогнул под пулями. Выдержал испытание.

Между тем Липранди, узнав, чем всё кончилось, поспешил к Старову. Они знали друг друга ещё с 1812 года.

— Как пришло тебе в голову в твои-то лета сделать такое дурачество? — спросил у Старова Липранди.

— Сам не знаю, — признался Старов. — Когда шёл к нему, в мыслях не держал. Но он такой задорный…

— Но согласись, с какой стати было тебе, самому не танцевавшему, вмешаться в спор двух юношей, из коих одному хотелось мазурки, а другому вальса? Если бы ты убил Пушкина, уже известного своими дарованиями, все были бы тебе врагами, особенно узнав повод к дуэли…