Далёкая песня дождя

Каждый день до глубокой осени носила на могилку полевые цветы поповская дочка Анюта, сидела она подолгу у креста, вытирала влажные красивые глаза краешком головного платочка. А с первым снежком повез ее отец на учебу в женскую гимназию, и никто больше не ходил на Савоськину могилу, лишь большой черный крест на занесенном снегом холме напоминал селянам о том странном, так и не понятом всеми парне, и стирался день за днем его светлый облик из недолгой людской памяти.

И вот когда никто уж и не вспоминал о Савоське, аккурат апосля сочельника, свершилась на селе череда странных событий, которые кое-кто окрестил чудом, а кто-то из неверующих — глупой бабьей сплетней. А случилось-то вот что. Бабка Никипелиха возвращалась на закате по тракту с южного хутора, где, навещая двоюродную сестру Евдокию, угостилась ядреным, дюже хмельным перваком, сдобренным липовым медом. Раскрасневшаяся от хмельного угощения и трескучего морозца, присела она на изгибе дороги у высокого холма облегчиться, глянула на красное солнышко на вершине, да так и завалилась в сугроб. Выбралась с трудом, посчитала, что спьяну почудилось, отерев пылающие впалые щеки колючим снегом, встряхнула головой и вновь зыркнула на холм, на то место, где закатное тяжелое солнце грузно насадилось на безлистые вершины берез.

Зыркнула и обомлела. А там высоко, под самым светилом, на бесснежной обветренной проплешине, прислонившись спиной к безлистой березке, сидел отрок Савоська. Сидел он, словно живой, и смотрел свысока своим ясным взором на широко раскинувшееся по низине, утопающее в белых печных дымах село.

Стала Никипелиха неистово креститься, но не помогло крестное знамение: восседал на вершине Савоська как ни в чем не бывало. Подхватилась тогда бабка, вытащила из глубокого снега затерявшийся валенок, уже без калоши, и сиганула что было сил по тракту назад к южному хутору. И там, конечно же, здорово приукрасив, рассказала об этом видении сестре Дуньке и ее мужику — работнику лесопильного цеха. А наутро Никипелиха с Дунькой на пару, перебивая друг дружку, расписывали в цветах и красках «чудо на холме» бабам у колодца, а Дунькин муженек так же яро и с прикрасами, будто сам видел — мужикам в своем родном цеху. Конечно же, им никто не поверил, уж сильно от всей троицы разило хмельным перегаром, но слух по селу, как обычно, пополз. Так бы и закончилась эта история с чудом, но из сельского слуха переросла она во что-то более правдивое.

Аккурат за день до Крещения сельский конюх Евдоким (на селе его звали Евдоха) поутру вел за повод годовалого жеребчика гнедой масти из села на хутор, где намеревался, согласно уговору, продать его зажиточному, еще не раскулаченному мужику Загубину Антифию Харитоновичу, а на вырученные гроши прикупить у него же в лавке мешок крупы да гостинцев к празднику для своего многодетного семейства.

Только добрел Евдоха до высокого холма, как протяжно заржал гнедой жеребчик, голову назад запрокинул да так рванул, что чуть повод не порвал. Вспылил тогда конюх, занес уже руку с плетью, чтобы огреть как следует буяна, да так и замерла рука над головой. Жеребчик снова заржал, опять рванул повод и, вырвавшись на волю, резво поскакал назад по тракту в село. А Евдоким этого уже не видел. Стоял, будто в дорогу вмерзший, посреди широкого тракта и глаз от холма отвести не мог. А там, на вершине, в легонькой утренней дымке спиной к березке и восходящему красному солнышку сидел Савоська и глядел на пробуждающееся заснеженное село. Грохнулся конюх коленями на ледяную корку, стал поклоны бить да молиться Пресвятой Богородице. А когда снова на ногах оказался, видение испарилось, будто и не было вовсе.

И опять пошел слух по селу. И опять кто-то верил ему, а кто-то брехуном называл не шибко умного, да к тому же вороватого Евдоху.

А когда по первой весенней распутице пошли подводы с мороженной рыбой на армейские продсклады, увидали это чудо работники рыбартели — мужики все как на подбор крепкие и головастые, да к тому же до пьянок не шибко охочие: хозяин их Демьян Артемович пьяниц люто не любил и гнал из артели взашей, так как справедливо считал, что работник охочий до пьянства — первый бездельник и вор.

Тут уж народ поутих, когда пятеро мужиков в один голос трубили об увиденном на холме светлом образе. Еще говорили они, что пытались до вершины добраться, но не смогли осилить склизкую мартовскую глину, так и пробарахтались у подножия. Но уж этому коллективному утверждению сразу же не поверил Демьян Артемович и уличил своих работников в брехне, ибо одежка у каждого была чистая и без каких-либо следов глины. Признались тогда мужики, что, увидев Савоську на холме, оробели, осенились крестным знамением, а на вершину лезть и не думали.

Подхватился было Митька — придурковатый сынок Демьяна Артемовича, слазить с дружками к высокой березовой роще, но апосля крепкой батькиной оплеухи пыл его быстро испарился.