Далёкая песня дождя

Бабы уже было закинули коромысла с ведрами на плечи, дабы разойтись восвояси, как Никипелиха визгливо, с подковыркой добавила:

— Савоська-то наш и есть та самая воля Божья.

Засмеялись бабы, а отец Никодим громыхнул пустым ведром по земле, сплюнул зло и процедил сквозь зубы:

— Изыди, богохульница!

Ох и злился он на эти слухи, считая, что они веру в Бога подрывают, а потом смирился в бессилии перед людской молвой. На исходе апреля, как только снег совсем сошел, видели его на высоком холме, который к тому часу Савоськиной горкой нарекли, ладил он крест покосившийся на могиле. А потом стоял батюшка долго на том холме под березами и смотрел куда-то вдаль, будто чуял, что скоро с селом своим родным навсегда простится.

Первого мая пришел в село отряд бойцов ГУБЧК и увезли невесть куда на трех подводах отца Никодима со всем семейством, а из храма к лету сделали сельский клуб, и замест креста над ним развевался в любую погоду алый советский стяг. Проходили мимо селяне — крестились все как один на стяг тот алый, пока не обвыклись.

Летом с учебы на каникулы приехала поповская дочка Анютка. Шибко горевала она по отцу да по сестрам. Пожила у нас недельку, каждый день носила цветы на Савоськину могилу, потом добыла в вёдомом только ей да батюшке церковном тайнике черную икону с ликом Николая-угодника и съехала с села неведомо куда.

24

Дед уже завершил свой рассказ и, устало прикрыв веки, погрузился в какие-то свои потаенные мысли. Я чувствовал, что он сейчас не рядом со мной, а в своем родном селе вместе с родителями и Савоськой. Но все же очень не хотелось, чтобы эта удивительная история заканчивалась, и я довольно бесцеремонно, зная, что, конечно же, буду прощен, толкнул деда в бок, чтобы вывести из забытья:

— Дед, а дед. А тебе-то Савоська тогда в селе хоть раз явился?

— Поздно уже, внучок. Спать пора, — ответил дед, однако, взглянув в мои источающие щенячью мольбу глаза, продолжил свою невероятную, но, несомненно, правдивую быль.

…Когда в губернии завершилась кровавая бойня и советская власть твердо укрепилась во всех местах, казалось, что жизнь должна наладиться. Однако в двадцатом году вспыхнули повсеместно крестьянские восстания, или бунты, как их называли простые люди. А совместно с крестьянами восстали и войска. Бушевал народ против новых порядков новой власти.

Васятка подсоблял отцу своему Федору Петровичу на мельнице, что муку молола для всего большого многолюдного села. Только нынче в мешки с жерновов вместо белоснежной душистой мучицы засыпалась серая пылючая масса, оттого что хлеба стояли некошеные или безжалостно пожирались огнем лихолетья. Пришел в селения лютый голод, и приходилось крестьянам, чтобы выжить, хлеб печь из гречневой лузги, березовых сережек да болотной зелени.

В этой новой затянувшейся смуте то тут, то там возникал всякий лихой люд, местный или залетный, который безнаказанно грабил и без того небогатое крестьянство. Вот и приходилось Васятке на пару с отцом по ночам стеречь мельницу, чтобы сберечь для людей самое дорогое в то голодное время — хлеб.

Как-то раз отправился отец за новыми жерновами на Самарский рынок и оставил Васятку за главного сторожа. Запрягая коня Буяна в телегу, батя наказал сыну, что ежели ворюги под покровом ночи на мельницу полезут, то бежать следует за подмогой к хромому дядьке Семену, что жил рядышком на хуторе. Тот, мол, знает, что делать.

А ночь тогда выдалась черная-пречерная, или это только от страху так казалось. Васятка поужинал краюхой свежего мамкиного хлеба и кружкой молока от пегой коровы Зорьки, да и забылся крепким сном на мягкой постели из ароматного сена среди сложенных в аккуратные стопки мешков с мукой.

Проснулся он среди ночи от скрипа ворот. Как ни мазал батя жирной маслянистой смазкой старые петли, скрипели они громко и протяжно при каждом открывании, словно здоровались с каждым входящим.

Не успел Васятка продрать глаза, как в образовавшемся проеме на фоне большого лунного круга появились два черных силуэта: один — низкорослый, коренастый, с низко посаженной крупной кудлатой головой; второй, напротив, длинный и худющий, как соломина, с кучерской шляпой на маленькой тыквообразной головке.

В этих силуэтах нетрудно было узнать известных всему селу недавно выпущенного из острога кривого Харитона, детину на руку нечистого, еще по молодости в пьяной драке потерявшего глаз, и Тихона-заику — местного бездельника и пьяницу, каких не видывал свет.

Пока эти двое, не приметив лежащего под дерюжкой мальчишку, стали спешно грузить мешки на телегу, Васятка выполз через боковой лаз в густую траву и стремглав вдоль оврага бросился в сторону хутора. Он знал, что раз в неделю в ночь с субботы на воскресенье хромой Семен варил самогон на картофельной ботве, и потому совсем не удивился, завидев его на крыльце добротной хаты попыхивающим самокруткой под пышными усами.