Далёкая песня дождя

— Я останусь, мама, завтра приду, — я почему-то именно в эту минуту решаю остаться, просто чувствую, что должен побыть здесь не час и не два. — Ты иди, пока светло на дворе.

Мама понимающе кивает, снова смотрит на гвоздь, нежно целует меня в макушку, и через мгновение я слышу, как ее каблучки цокают по цементной дорожке двора.

28

Словно купаясь в густом закатном багрянце, высоко в небе кружила большая вольная птица. В небольшой низинке, там, где вольготно разместилась хорошо знакомая мне троица цветущих ветвистых антоновок, зацепившись за их слегка изогнутые, словно застывшие в немом танце стволы, устроилось на ночлег пушистое полупрозрачное облачко. Нет, это был не туман, это был уставший за день небольшой, но довольно упитанный небесный странник. Я-то уж могу отличить от ползучего ленивого тумана упавшее с неба и в данную минуту сладко спящее облако.

Дверь дровяника, сильно тронутая временем, блекло-серая, иссохшая, местами надтреснутая, была распахнута настежь, будто кто-то покинул сарайчик только что и ненадолго. Сердце сладостно заныло, когда я через долгое время снова погрузился в неповторимую, до боли родную атмосферу, густо сдобренную запахом сосновой смолы и добротным березовым духом.

Дедова шинель висела на гвозде справа у входа, я погладил ее ладонью, пробежавшись подушечками пальцев по блестящим в мягкой полутьме пуговицам, и почувствовал, что ткань стала более жесткой, более суровой, чем много лет назад — время безжалостно и к людям, и к вещам.

Повинуясь какому-то внутреннему позыву, накинув шинель на плечи (наконец она пришлась мне впору и в плечах, и по росту), я устремил взгляд в дальний темный угол дровяника и произнес неожиданное для самого себя приветствие:

— Привет, Савоська! Рад встрече. Небось, затосковал тут без деда?

Мне вдруг захотелось пообщаться с невидимым, но близким мне собеседником. Наверное, просто назрела необходимость высказаться о самом сокровенном, о том, что болело внутри, будоражило душу, о чем не мог поведать никому на этом свете — никому, кроме деда и Савоськи.

Не снимая шинели, я присел на толстый чурбак для колки дров, укутался поудобнее в теплое и сухое сукно и начал свой монолог:

— Смотри тут за Лехой, чтобы он по холостому делу на бутыль не посматривал. Да и к маме заглядывай, они ж с отцом так и не смогли осилить «душа в душу», эх, так и не смогли… или не захотели. Отец-то — мужик крепкий, он сам выдюжит, а ей Светку на ноги поднимать. Она же, чтобы дочке сапожки моднячие справить да шубку мутоновую к Новому году, в две смены в школе корячится да еще контрольные студентам по ночам пишет.

Из темного угла послышался легкий шорох.

— Ты не перебивай, выслушай уж до конца, — я бесцеремонно осадил воображаемого собеседника. — Я-то что, я на полном государственном обеспечении. За мной-то незачем приглядывать. Еще два года — и офицер. Мы с Володькой Черепниным решили по выпуску на Дальний Восток попроситься, туда, где дед служил, только не в танкисты, как он, а в войска спецсвязи.

Дальний угол молчал.

— Вот-вот, благодарствую за внимание, — поощрил я молчаливого слушателя. — Помнишь небось, как я тебе еще пацаненком письмо писал с наивными вопросами? Это сейчас кажется, что с наивными, а ведь тогда на них у меня весь белый свет клином сошелся. Спасибо тебе, Савоська, я ведь сразу смикитил, что ты мне в этой «викторине» устами деда отвечаешь. Сколько всего у меня тогда в душе перевернулось, сколько понял всего, ранее моей детской башке недоступного. Самое главное в твоей вроде бы незамысловатой, но глубокомысленной морали уяснил, что время подобно птице, большой и красивой, и что время это вольнокрылое под нас подстраивается, под дела наши мирские, а не мы под него. Летит оно стремительно или парит в пространстве еле-еле — тут все от каждого из нас зависит. Ведь правда же?

Словно ожидая ответа, я всматривался в темный угол.

— А жизнь человека только тогда чего-то значит, если наполнена добрыми событиями для других людей, если дела его и помыслы не только для него одного, а для многих. Почему небо голубое? Вот это вопрос! На него не каждый взрослый ответит. Я-то после курса физики давно это уяснил: разная длина волн солнечного света, уникальный состав атмосферы, рассеивающей солнечный свет, и реакция человеческих глаз на различные цвета, ну и все такое. Но твой ответ, несмотря на простоту, мне больше по душе пришелся, так как смысл в нем глубокий содержится: голубое небо — это красиво, так же как зелень на деревьях и синева в реке, в общем — гармония природы, а если эта красота другим цветом красится, то к беде это. Не дай Бог нам увидеть черное небо, как говорил дед.

Было хорошо слышно, как шиферной крыши коснулись маленькие коготки и через мгновение звучно захлопали крылья какой-то птицы на взлете.