Далёкая песня дождя

Сегодня Иваныч почти не спал, он в задумчивости лежал на спине с закрытыми глазами, закинув свои большие жилистые руки за седую голову. Чем старше становится человек, тем больше он живет воспоминаниями. Этой ночью его прошлое пришло к нему во всем своем разнообразии, с радостями и печалями, взлетами и падениями, сладостью любви и горечью потерь. Детство в деревне: маленькая бревенчатая хатка, яблоневый сад, дед — ветеран двух войн, бабка — знаменитая доярка, делегат партийного съезда. Потом Курск: отец — старший прапорщик ВДВ, мама — медсестра в этой же дивизии. Татьяна. Как же он любил эту хрупкую смуглолицую девчушку с густой копной смолянистых волос. Они поженились, когда она оканчивала четвертый курс. Через год родился крепкий совсем не крикливый мальчишка, названный в честь прадеда Николаем. Он лишь единожды здорово расшумелся, когда поезд увозил их семью со всем их скромным скарбом в Донецк. Парня успокаивал весь вагон, а он все плакал и плакал, словно не хотел покидать место, где сделал свой первый вдох.

Иваныч зарабатывал на шахте хорошо, хватало и на еду, и на одежку, а каждое лето всем семейством грузились в плацкартный вагон скорого поезда «Донецк — Симферополь» и, счастливые, убывали на целый месяц в Крым. Как же давно это было.

Вспомнилось, как он в первый раз взял с собой Кольку на охоту, однако сильно об этом пожалел. Мальцу только исполнилось семь, и его маленькая узкая ладошка впервые по примеру отца нежно, чуть касаясь, погладила цевье старенькой двустволки, доставшейся старшему Черепанову в наследство от деда. А уже через час он плакал навзрыд над бездыханной крохотной тушкой сраженного отцом на взлете молодого селезня с красивыми изумрудно-перламутровыми крылышками. Больше Колька с ним на охоту не ходил.

Но это все было в прошлой жизни. Минула целая вечность с того дня, когда Иваныч схоронил жену и сменил свою древнюю, потертую временем, «Белку» на новенькую, только освобожденную от энзэшной смазки, СВД. [37][38]

Он снова погладил лежащую на коленях «снайперку» и неохотно впустил в воспоминания вчерашний «товарищеский суд». Уставшие от дневных бдений бойцы быстро выдохлись в этом нескладном и, как оказалось, безрезультатном, процессе, и самоназначенный судья решил его как-нибудь «покрасивше» и «запоминающе» свернуть:

— Значится так, Черепанов, не выполнишь задание, спишем к едреней фене, незаменимых, как известно, у нас нет.

Иваныч ухмыльнулся в усы, он был уверен, что никто никуда его не спишет, хорошего снайпера сейчас еще поди поищи. Недавно в период зимнего затишья Черепанов удивил командиров и товарищей своим умением «бить вслепую». С завязанными глазами он поразил «на звук» все ростовые мишени, поочередно подающие звуковые сигналы.

— Ну ты даешь, Черепанов, — только и вымолвил ошеломленный комбат, — мы тебя, Иваныч, не спишем, даже если ты ослепнешь. Неделю назад он мог по звуку попытаться ликвидировать снайпера с той стороны, когда тот рубил топориком еловые ветки для улучшения маскировки, но решил не рисковать, понаблюдать за утренним гостем — и не пожалел об этом.

Озвученная взводным угроза его совсем не тронула. Гораздо больнее ударила последняя фраза, которую в тот вечер, уже наедине с ним, произнес Чесноков:

— Запомни, Иваныч, если завтра до 7.00 ты его не шлепнешь, твою работу сделают другие. Мне удалось получить добро на «дружеский завтрак» с нашим РАД. Ровно в 7.00 они, на это раз не жалея горячих пирожков, врежут «Градом» по тем чертовым елкам. Если к тому часу результата у тебя не будет (все же очень надеюсь на обратное), не жди угощения и рви когти к лагерю, — он по-дружески, предварительно зыркнув по сторонам, положил Иванычу ладонь на плечо. — Ежели вдруг замешкаешься, получишь стопроцентный шанс продолжить диалог с оппонентом на том свете, скорее всего, в аду.[39][40]

Уже прощаясь, как будто вспомнив что-то особенно важное, комзвода бросил, обернувшись через плечо:

— Для связи получи рацию. И не артачься.

Через четверть часа Черепанов был на основной позиции, с виду неприметная гора валежника надежно защищала его от посторонних глаз. В ста метрах по обе стороны были оборудованы две запасные позиции: такая же куча сухостоя и заброшенная медвежья берлога с великолепным обзором. От каждой из них до ельника было примерно пятьсот метров, все это расстояние, за исключением отдельных кустов, занимала большая размером с футбольное поле поляна. Незначительным преимуществом утреннего гостя было его вольготное расположение на холме, с которого, безусловно, обзор был на порядок лучше, чем у размещавшегося в низине оппонента. Но в остальном он мог дать фору этому «молокососу».