Далёкая песня дождя

— Не дрейфь, чувак! Уверен, у тебя есть шанс! — он вдруг подпрыгнул и сорвал с нависшей над забором цветущей сирени увесистую ветку с россыпью свежих лиловых цветков. — Ты хоть и не красавец, зато дьявольски умен, — по-прежнему не оборачиваясь, продолжал дружескую дипломатию Серега.

Во мне вдруг резко и звучно застучал барабан, да-да, это был настоящий войсковой барабан. Барабанные палочки дробно выстукивали сигнал: «Сбор, к атаке готовьсь!» Вот-вот внутри разыграется нешуточное сражение, и я уже знал, что мне его не избежать.

— Проклятые сливы! — само собой вырвалось из груди.

Серега меня не услышал, он был погружен в свои размышления о гениальном, влюбленном в красивую пустышку, друге.

— Твой титанический разум способен поработить эту прекрасную дуреху. Не сомневаюсь, ты станешь для нее кумиром на всю жизнь. Она навсегда забудет, кто такие Ален Делон и Гойко Митич и станет верной собачкой у твоих ног, податливой глиной в твоих руках, верным охранником содержимого семейного холодильника, или, как говорят в народе, — хранителем семейного очага.

Серега входил в раж, а мне становилось все хуже и хуже, и я уже не верил в сказанное другом, вернее, не мог или не хотел верить в этот несусветный бред.

Ноги становились ватными и отказывались двигаться в заданном направлении, голова наполнилась каким-то протяжным сухим шумом, а руки сами собой судорожно обхватили бастующий живот.

А вдохновленный своим же монологом Серега громко запел довольно неплохим баритоном:

Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
И каждый вечер сразу станет
Удивительно хорош…

А я уже не любил Таньку. Мои нежные чувства к ней вдруг бесследно растворились, любезно уступив свое теплое уютное местечко нерадостным мыслям о бренности человеческого жития.

Серега еще нарастил свой походный темп, а я, раз за разом переживая жестокие приступы, присаживался на редкие скамеечки у дворовых калиток.

— …сегодня, чувак, твоя любовь наполнится новым свежим дыханием… — я в очередной раз настиг философствующего на ходу товарища и услышал продолжение его явно затянувшейся и витиеватой тирады. — А уже завтра ты начнешь жить по-новому: ежедневная смена носков! Чистка зубов — дважды в день! Утренняя зарядка и вечерние прогулки при луне! Каждодневное исполнение песен про любовь под гитарный аккомпанемент!

— И, наконец, — Серега все-таки обернулся и опалил мою скрюченную в три погибели фигуру своим полыхающим энтузиазмом взглядом. — И, наконец, — он выдержал фирменную многозначительную паузу, — заведи эту необразованную дуру в библиотеку!

Я уже видел за Серегиной широкой спиной крыльцо общежития и две тонкие девичьи фигурки на нем.

— Может быть, пойдем домой? — из последних сил взмолился я, — ну ее, не нужна она мне!

Серега снова проигнорировал мою мольбу, он был погружен в возвышенные размышления о высокой любви. Удивительно, но о своей ненаглядной Натахе он не произнес ни слова, как будто не нашел ей места в своем хрустальном замке сладостных мечтаний.

Тем временем сражение во мне набирало силу. Да, внутри бушевала настоящая битва темных сил, со стороны бездумно съеденных слив и защищающего остатки жизни молодого, достаточно перспективного организма. Канонада сотен артиллерийских орудий потрясала все вокруг, горячие ядра, вылетающие из извергающих пламя жерл пушек, сметали все на своем пути. Мне стало казаться, что черный дым побоища вот-вот вырвется наружу через мои пылающие жарким огнем уши.

— Соберись, чувак! — скомандовал самоназначенный руководитель нашей экспедиции, и это прозвучало как сигнал полной боевой готовности, — цель на горизонте, идем на сближение!

Узревшая нас Натаха радостно махала длинными руками и нетерпеливо подпрыгивала на месте. Мне даже показалось, что Микки в состоянии этой безудержной радости издает тонюсенький, на грани ультразвука, мышиный писк. Танька же повернулась к нам вполоборота и приняла позу одинокой девушки, скучающей на обочине пустынного шоссе в ожидании попутки.

На этот раз ее, некогда любимый мною, томный с легкой поволокой взгляд показался неимоверно глупым, пустым и бессмысленным, а загадочная улыбка — искусственной маской бездушного, холодного, каменного идола.

— Я лечу к тебе, моя малышка, — вдруг как-то неестественно взвизгнул Серега. Он спешно нахватал в гуще высокой травы каких-то цветущих сорняков, всунул в этот безобразный букет сворованную ветку сирени и бросился в направлении крыльца общежития с выплясывающей на нем дикий туземный танец долговязой Натахой.

Танька томно, вальяжно и откровенно зовуще сменила позу, вернее, повернулась ко мне другим боком. Икота, словно разведчик из вражеского стана, подло подкрадывалась к моему иссушенному огнем сражения горлу. «И вовсе она не красивая», — пронзила мою вдруг прояснившуюся голову колючая, но правдивая мысль.