Беттина работает в детском саду, куда ходят ее дети, и она рассказала всем коллегам о ситуации. Она предупредила начальника, что последует ответная реакция. Месяц спустя начальник сказал ей: «Один из родителей усомнился в твоей воспитательской компетентности. Я ответил: „Вы не сможете найти лучшего воспитателя. То, что происходит у нее дома, не влияет на то, что она делает на работе. Вашему ребенку повезло, что он учится в ее классе. Беттина готова сесть с вами и ответить на любые вопросы. Так что я вешаю трубку. Почему бы вам не записать свои претензии и не перезвонить мне?“» Этот родитель так и не перезвонил, а его дочь осталась в школе.
Впервые я встретился с Грегом и Беттиной на конференции в Филадельфии.
Я спросил, легче ли ей в плане защищенности, чем Грегу, или наоборот. Грег расплакался. «Я просто боролся, – сказал он. – Потому что это был мой маленький мальчик. Я хочу, чтобы мой ребенок был счастлив. Но я нашел фотографии нашей семьи до всего этого, и я скучаю по тому маленькому мальчику. От этого до сих пор бывает больно». Я спросил Беттину, чувствовала ли она когда-нибудь то же самое. «Нет, – сказала она после минутного раздумья. – О чем я жалею, так это время с Паулой, которого у меня не было. Я пропустила младенчество дочери, тратила всю свою энергию на кого-то, кого никогда не было».
Многие родители трансдетей описывали мне свою скорбь по ребенку, которого они потеряли, даже когда получили другого[1523]
. Мать одного трансмальчика заметила: «Родитель того же пола испытывает определенный вид отвержения: ребенок отвергает принадлежность к данному полу; родитель противоположного пола с этим не сталкивается». Я встретил одного отца на конференции, который сказал: «Я принимаю это интеллектуально, но у меня все еще есть эмоциональное предубеждение против моего сына – мне даже трудно произносить слово „сын“».У него была дочь-аутистка и глухая жена. «Аутисты и глухие – это легко. Тут никто не винил меня. Но здесь – люди смеются надо мной. Почему он не может справляться со своими проблемами без нарушения приватности? У нас всех есть слабые стороны, и мы учимся жить с ними». Сын этого человека сказал мне: «Я знал с самого детства, что мне есть что скрывать, но долгое время я даже не знал, что это такое. Однако я сразу понял, кем я не являюсь – и тогда осталось лишь то, кто я есть». Один отец не протестовал против употребления женских местоимений по отношению к своей трансдочери и дошел до того, что обратился к психотерапевту. «В конце концов наш психотерапевт спросил – он счастлив, что ты настаиваешь на том, чтобы называть его мальчиком? Конечно, ответ был отрицательным. Но когда он спросил меня, будет ли мой сын счастлив, если я назову его „она“ – очевидным ответом было „да“. Затем он спросил, что для меня важнее счастья моего ребенка. Я расплакался. Боязнь быть осмеянным, а также боязнь того, что и сын будет страдать от насмешек, заставляла меня отказывать ему в истинном счастье».
Представление Беттельгейма о том, что неадекватное гендерное поведение ребенка является симптомом гендерных нарушений родителей, определяло характер лечения на протяжении большей части XX века. В 1940-х и 1950-х годах психолог Джон Мани утверждал, что гендер – это усвоенный набор моделей поведения и установок[1524]
. Он полагал, что для психического здоровья требуется четкая гендерная идентификация, и считал необходимым, чтобы девочки вели себя по-девичьи, а мальчики – по-мужски. Теория Мани была практически проверена на Дэвиде Реймере, одном из гомозиготных близнецов, чей пенис был поврежден во время обрезания. Мани предложил родителям Реймера воспитать его девочкой, сделать операцию по перемене пола и поручил им давать ему только девичью одежду и игрушки. Родителям было запрещено когда-либо рассказывать Дэвиду о случившемся[1525]. В течение многих лет Мани публиковал мошеннические статьи о большом успехе этого эксперимента, тем самым поощряя других к попыткам подобной терапии, которая причинила вред тысячам людей. Только в конце 1990-х Дэвид Реймер дал интервью