Дали был в мастерской с Беа и Капитаном.
— Они мне пообещали, но они никогда не держат слово, — говорил Капитан. — Они не сделают обложку «Пари-Матч», как надо.
Мэтр подбежал ко мне:
— Вы получили мое сообщение?
Разве это можно было назвать сообщением? Может быть, речь шла о мухах на картине «Галлюциногенный тореадор»
— Вы ничего не поняли, моя дорогая.
Он потащил меня во внутренний дворик, и только когда мы уселись на рифленые стульчики, наконец-то объяснил:
— «Пари-Матч»! Сегодня вечером мы ужинаем с Майским жуком из «Пари-Матч».
Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что речь шла о журналисте Гильоме Аното. Чтобы эпатировать журналиста, Дали решил, что после сиесты, в 5 часов, я буду читать гостю «120 дней Содома» маркиза де Сада… У мэтра был очень довольный вид.
Гала позвонила ему из Барселоны, и сказала, что любит его, как никогда. Второй хорошей новостью было то, что Рейнольд Морз, уже купивший многие картины Дали, изъявил желание приобрести «Галлюциногенного Тореадора». Мэтр внимательно наблюдал, как я прогуливаюсь по внутреннему дворику. Я собирала жасмин, сорвала маленькую зеленую веточку оливы, потом поправила ленту на эспадрилье.
— Что это у вас в волосах? Один волосок блестит на солнце.
Это была веревочка от коробки с пирожными, которую я обвила маленькими косичками, чтобы походить на средневековую принцессу.
— Дайте сюда! Эта золотая нить в ваших белокурых волосах доставляет мне удовольствие, размеры которого вы не в состоянии себе представить!
Я выдернула веревочку из волос, и он ее поцеловал:
— Спасибо! Я положу ее на абажур моего ночника.
Я уже неоднократно замечала его фетишизм. Так, например, он заботливо сохранял мою старую соломенную шляпу и мои разрисованные сапоги, которые я не носила больше. Я решила сделать то же самое и попросила у него вышитую ковбойскую рубашку. Он мне ее дал, но при этом уточнил:
— Она дорогого стоит, знайте это. В ней я создал свои лучшие полотна. Это коллекционный предмет.
В этот день Дали позволил мне войти в круглую спальню Галы. Я несколько задержалась в гардеробной, потому что меня заинтересовали фотографии на дверцах шкафов. На них я увидела Дали и Галу со всеми знаменитостями того времени: герцогом Виндзорским, Каллас, братьями Маркс, Коко Шанель, Бунюэлем… Было еще фото, сделанное Ман Реем для обложки «Тайм» (Дали говорил обычно не «Тайм», а «Таймэ», делая ударение на последней букве), и, конечно же, знаменитый снимок Филиппа Хальсмана с Дали в окружении котов, на которых откуда-то сверху лилась вода. И еще фотографии юного Артуро и Хуана, мальчика, некоторое время жившего у Дали, теперь уже женатого.
Гильом Аното ожидал нас в круглой спальне, комнате, казавшейся гораздо просторнее, чем она была на самом деле. Со стенами, выкрашенными какой-то светлой краской, она была похожа на башню, стены и потолок образовывали как бы бесконечную сферу. Желтая банкетка, покрытая матрасом, тянулась вокруг всей комнаты и не описывала полный круг только из-за камина, обрамленного слоновьими клыками. Несколько окон были заставлены русскими шкатулочками, резными вещами, на одном стоял хрустальный подсвечник. Всюду цветные подушечки, в центре — большой ковер. В маленьких стенных нишах — несколько статуэток и хрустальный бюст римского императора, подсвеченный сзади. И, конечно, плюшевые зверьки Галы: собачки, шевелившие хвостом, когда их приподнимали, обезьянка, бьющая в барабан, белые меховые овечки.
Дали принес толстый том сочинений де Сада, и я принялась читать с видом маленькой умненькой девочки. Я надела к тому же платье в цветочек. Я выбирала самые отвратительные места из «120 дней Содома» и читала их спокойным и равнодушным голосом, более того, наивнее всего звучали в моем исполнении самые ужасные описания пыток. Я должна была держать себя в руках, чтобы не выдать мои подлинные чувства по отношению к этим зверствам. Я никогда раньше не читала де Сада, а теперь меня просто выворачивало наизнанку от этого чтения.
Гильом Аното, казалось, был потрясен, тогда как Дали упивался произведенным эффектом и моим смущением. Наконец он меня остановил и спросил у нашего гостя:
— Она читает чудесно, не правда ли?