Дальнее зрение. Из записных книжек (1896–1941)

«Понимание» действительности надо еще заслужить. Нет ничего вреднее той иллюзии понимания друг друга, которою мы живем в обыденной жизни, причем оказывается, что после многих лет совместной жизни мы так и не разглядели подлинного содержания жизни в нашем соседе и в соседях и в конце стало понятно, что только путали друг друга, сбивая с пути своим беспутием. Нет ничего обычнее, чем самоуверенно-циничные глаза торговца, с которыми присматриваются друг к другу соседи: дескать меня не надуешь, я-то тебя вижу насквозь, ибо ключ к тебе я всегда ношу с собою: это я сам. И если я считаю себя «умным мошенником», то и тебе делаю самую большую честь, какая есть только в моем распоряжении: я смотрю на тебя через себя, допуская, что и ты тоже «умный мошенник». Чего же еще я мог бы дать тебе?.. Вот это и есть великая проблема двойника в своих интимных истоках, когда собеседник заперт за семью печатями, и нет выхода к лицу человеческому, как оно есть с его потребностями и исканиями.

Я так люблю этот мой старый дом, где протекало мое детство и лучшие годы юности. Для моей души представлялся всегда самым близким и родным его образ. И во всяком случае, говоря и вспоминая о нем, я не сомневался, что знаю его в совершенстве. И какое необычайное чувство удивления я пережил, когда на фотографическом снимке моего дорогого дома узнал, что на его боковой стене, в тесовой обшивке есть совершенно новая, никогда не замечавшаяся мною черта – чрезвычайно замысловатый рисунок, образованный сучками и камбиальными слоями досок. Столько лет прожил я в этом родном углу и никогда не обращал внимания на эти черты в нем, – вероятно, и еще на многие, многие черты!

Так, я представляю себе всегда лишь схематизированный образ предмета, зависящий от моего интереса, но не самый предмет, как он есть. Подлинная реальность всегда для меня источник нового, до сих пор не замеченного и еще не известного!

Слово заинтересовывает нас и приобретает для нас живой и волнующий смысл лишь с момента, когда мы сумеем взяться за него как за орудие обобщения, различения и экономической символики.

Единство внимания и единство духа – единство и крепкая устойчивость личности в противоположность многоразличному распаду личности, психическому калейдоскопу больного и грешного внимания. Это не постоянно-данное, но становящееся, делающееся единство, – единство деятельного внимания, переносимого сосредоточенно на приходящее лицо или вновь встреченный предмет так, чтобы читать его и заданную в нем его судьбу с возможной адекватностью. Это сосредоточенное собеседование со встречным лицом и лицами, когда они читаются до глубины и потому получают ответы на свои дела, которые для них самих еще не поняты, а только еще носятся в досознательном и готовятся открыться. Итак, собеседование, эмпирически данное и постоянно нас сопровождающее, еще не есть собеседование в подлинном смысле слова и в подлинном понимании каждым другого! Эмпирическое собеседование может быть сопряжено с солипсизмом. Настоящее собеседование есть дело трудного достигания, когда самоутверждение перестает стоять заслонкою между людьми.

Безумие абсолютного самодовольства, когда всех хотят сделать такими же, каковы сами. «Обойти море и землю, чтобы хоть одного сделать еще хуже себя самого»! Не замечают карикатуры, когда в своем глубоком духовном падении продолжают не только ставить себя в пример, но и насильно заставлять всех делаться такими же. Даже не допускают и мысли, что может быть что-либо выше их! И там, где не хотят более слышать слова и новой правды в слове, наступает тотчас царство бессловесия и мрака, в котором уже незачем быть людям, человеческим лицам, существует лишь механизм монотонно шагающей толпы, обуреваемой внушениями! Царство немое и глухое, в котором слово остается только на положении атавизма. Тех, кто не таков, как они, они искренне считают изуродованными. Всякое воспитание, дающее людей не таких, каковы они сами, они со всею искренностью считают уродованием. Совершенный дурман самодовольства. «Горе мудрым о себе»!

5 ноября 1937

Решили, что история окончена и в мире все так упорядочилось, сделалось прочным и устойчивым, что остается предаваться комфортабельному и культурно-обеспеченному покою. Запасено всякого самообеспечения на лета многие. «Пей, ешь и веселись, душа моя»! При этом оставалось самоутвердиться настолько, чтобы не беспокоили больше «проклятые вопросы» и не грозили излишними обязательствами. Решили комфортабельно и прочно освободиться от Евангелия и его обязательств, грозящих судом. Научная критика Писания и христианства должна была довести до конца «освобождение человечества» от «призраков» Христова царства и суда!.. И вот в тот час, когда все это почти уже пришло к осуществлению, наступил конец европейскому миру и беззаботности, а жизнь стала потрясаться конвульсиями новых бедствий, новых болений истории…