Дальнее зрение. Из записных книжек (1896–1941)

Проект реальности может казаться простым фантазмом, – так много в нем явно человеческого и, вместе, так далек он от обыденного течения вещей. Но тогда важно то, кому этот проект принадлежит, кто его выносил своею жизнью и кого он впервые посетил! В этом случае дело пойдет о том, способны ли мы вдохновиться в своей близорукости дальнозоркому проекту более далеко, более отчетливо и более мучительно видящего человека. Многое, многое сбылось несбыточного для обыденной близорукости. А то, что воочию осуществилось, сбылось, тем самым становится «вероятным». Поэзия, противопоставленная поэзии. Достаточно ценный в наших глазах проект предстоящего завладевает нами и нашими действиями постольку, поскольку он представляется поэтически законченным, красивым, важным, привлекательным, добрым.

В дальнейшем проект оценивается постольку, поскольку результат движения под его знамением оказывается в самом деле благоприятным, отвечающим ожиданиям. В этом случае мы говорим, что наша проективная (предположительная) оценка действительности была правильною, отвечала действительности на самом деле.

Бывает, однако, что действительность не отвечает проекту. Тогда бывает конфликт. Поднимается колебание, – чему отдать предпочтение: проекту или реальности в ее несогласии и грубости?

Ознакомление с реальностью приводит, впрочем, к ее освоению, к построению опять нового проекта.

Тогда начинается дело о противопоставлении двух более или менее законченных, двух более или менее поэтических проектов реальности. Оба закончены, оба красивы, оба представляются добрыми! Идет переоценка и борьба.

Проект реальности самый красивый, самый полный хорош там и тогда, когда он воплощен, «совпал с действительностью», осуществился, когда он в теле, когда реальность и бытие его оправдали, – когда поэзия человека и поэзия мира совпали, соединились, пришли к общему совету.

Одна из удивляющих нас сторон жизни в том, что и самые потрясающие нас события оказываются вплетенными в пестроту самих мелочных и обыденных деталей обихода, которые в своей пестроте кажутся совсем такими же и сейчас, как были десятки и сотни лет тому назад! Здесь тоже физиологическое сопоставление, с которым приходится считаться при конфликтах долга и позыва, обязанности и желания: с одной стороны, длинные и дальнозоркие рефлексы на расстоянии, с другой – ближайшие контактные рефлексы на мелочи текущих впечатлений в нашем ближайшем окружении. Неужели и смерть друга не сильна потрясти этих текущих мелочей?.. Дело в том, чтобы и мелочи обыденного поведения строились отныне по смерти друга!

У всяческого бытия, у всякого человека есть свой рисунок, выражающий более или менее достаточно его содержание и закон, которым они живут. По отношению к жизни рисунок этот является тем же, чем замкнутая окружность является относительно синусоиды или чем замкнутые фигуры Лиссажу и Савари являются в отношении к соответствующим периодикам во времени.

Когда нам удается уловить рисунок того или иного самого скромного человеческого облика или кошки, или уголка природы с его пейзажем, это значит, что нам удалось их полюбить и мы их приветствуем в их действительности, в их течении.

Течение вещей или отрывки их бытия относятся к их пребывающему рисунку, как повторяющиеся периодики к своему симплексу или символу.

Течение и периоды являются при этом не обратимостью, как можно было бы думать по симплексу, но лишь повторением фаз и периодов.

23 марта 1938

Тот, кто не ощущает недостатка в осведомленности, склонен же считать свои познания преимущественно достаточными, не будет, разумеется, толковать об «агностицизме» или принципиальной ограниченности знания. Эти речи были особенностью Сократов, Пирронов, Дюбуа-Реймонов или Холдейнов, – натур ищущих и неудовлетворенных, живо ощущавших пробелы, недостатки и ограниченность того, что пока известно человечеству.

Спокойные, усредненные натуры, впрочем, преуспевающие сплошь и рядом более, чем Сократы и Пирроны, например, Яичницы, Чичиковы, Хлестаковы и Штольцы, а также и академические деятели типа «универзитэтс филозофов» – последние в особенности из профессионального самолюбия – недостаточность своих знаний никак не испытывают, да и не имеют основания подозревать!

В чем дело? – удивляется от всей души профессор Тяпкин-Ляпкин: и откуда это могла пойти речь о том, что я ничего не знаю! Из чего это следует? Знаю себе как раз достаточно по моим потребностям Тяпкина-Ляпкина, а вы не смеете мне мешать предаваться своим потребностям! Тяпкин догадался даже построить такую теорию, которая хорошо оправдывала бы его спокойное в себе мировоззрение! Так и всякая тварь знает во внешнем мире как раз столько, сколько ей знать надо по ее потребностям, «в ее среде». Норвежская селедка и рыжая крыса, и ливийский лев знают вокруг себя как раз столько, сколько нужно для того, чтобы поддержать существование селедки, крысы или льва! На то и «адекватные раздражители» в мире, чтобы обеспечить теоретическое соответствие того, что известно, тому, что нужно!