Дальше ваш билет недействителен

В восемь утра я спустился в ресторан и развернул газету. Через полчаса, когда я читал об успехах нашей сборной по регби – лет тридцать пять тому назад я сам был одним из лучших ее игроков, – в холле появилась знакомая фигура. Мой брат Жерар, со шляпой в руке, твердым шагом направился прямо ко мне. Глядя на него, подумаешь: вот человек, который точно знает, чего хочет и как этого добиться, – тридцать лет ошибок, тщетных потуг и провалов ничуть его не изменили. Жерар – мой старший брат (младший, Антуан, погиб в девятнадцать лет, его расстреляли в Мон-Валерьене[9]), и его энергичный, решительный вид был мне очень полезен на деловых встречах до тех пор, пока он не раскрывал рта. Таких, как Жерар, можно сколько угодно увидеть на дорогах Франции: в шляпе, за баранкой “ситроена”, всегда в одиночку. Крепко скроенный, кряжистый, широкоплечий, в ладу с землей и с бутылочкой красного – такому сам бог велел заниматься, как предки, сельским хозяйством. Но он с завистью смотрел на мое “продвижение по социальной лестнице”, и в пятидесятые годы, когда начался экономический подъем и строительный бизнес стал приносить сто процентов чистой прибыли, очертя голову ринулся в сектор дешевого жилья и за пять лет сколотил миллиардное состояние. Но в 1968 году, когда Жерару уже светил орден Почетного легиона, он вдруг погорел: его обвинили в том, что он давал взятки и подписывал фальшивые счета; он выплатил триста миллионов штрафа за сокрытие доходов и уклонение от налогов и получил полгода условно. Это страшно уязвило его и привело к инфаркту. Ведь он гордился безупречной репутацией и не мог стерпеть такого позора. Мой брат – действительно человек глубоко порядочный, никакого парадокса тут нет, просто он заразился бациллой легкой наживы, ввязался в крупные дела, требовавшие все новых кредитов, а внушительные суммы, которыми ему приходилось ворочать, сами по себе давали иллюзию надежности. То было время бурного роста, когда процентов тридцать пройдох, начинавших с откровенного воровства, превращались в честных бизнесменов, если достигали успеха, скандалы же вспыхивали только в случае неудачи. Дела брата шли в гору так стремительно, что он возомнил себя гениальным дельцом, тогда как на самом деле его просто подхватила самая высокая во всей истории капитализма волна изобилия и быстрого обогащения. Я не хочу сказать, что Жерар – бездарь, просто он не умеет выкручиваться и ловко жонглировать законами, отчетами, векселями и банковскими кредитами, постоянно рискуя пасть жертвой чьего‑то финансового краха. Он презрел атавистические крестьянские заветы, вроде “тише едешь – дальше будешь”, “делай все своими руками”, “терпение и труд все перетрут”, и окунулся в среду, где деньги гребут лопатой. Ставя свою подпись под чем ни попадя, он позабыл, в чем ее смысл, и поддался гипнозу больших цифр. После той истории я взял его в свою фирму, во‑первых, из родственных чувств, а во‑вторых, чтобы не зарываться, постоянно имея такой пример перед глазами. Он не делал ничего и вмешивался во все. Мой сын и сотрудники притворялись, что считаются с ним. Он получал оклад плюс проценты с прибыли, а надо сказать, что расходов на содержание собственности у него было побольше, чем у меня, ведь такие дорогие цацки, как имение на юге страны, несколько автомобилей и катер фирмы “Крис Крафт”, требуют постоянного ухода и бесконечных трат на то и на се. Жерар подошел ко мне вплотную, остановился и, не вынимая руки из кармана, заговорил строгим тоном старшего брата:

– Жан-Пьер говорит, ты ликвидируешь фирму?

– Продаю.

– Немцам?

– Да, Кляйндинсту. Чашечку кофе?

Жерар сел.

– Спасибо, нет. Ты выбрал самое неподходящее время.

– Да. Французы голосовали за Жискар д’Эстена, а оказалось, что выбрали двойника Миттерана. Надо было продавать дело года полтора назад. Голландцы предлагали мне три миллиарда и еще один на швейцарский счет.

– Ты уже встречался с Кляйндинстом?

– Только один раз.

Мне не хотелось расстраивать брата. Вот уже много лет я стараюсь щадить его хронически больное после краха самолюбие. Меня умиляет и в то же время раздражает манера Жерара каждым движением демонстрировать окружающим свою решительность и энергичность, которые на деле ни в чем не проявляются, – он просто раздувается, как индюк, что рано или поздно приведет к гипертонии.

– По требованию немцев мы урезали кредиты, а теперь, когда начался обвал, они рады стараться прибрать все к рукам.

– Не совсем так. Что касается сокращения кредитов, это была необходимая мера. Все развивающиеся предприятия работали только на выплату процентов банкам…

Жерар покрутил в руках шляпу.

– А мне, разумеется, никто ничего не говорит, как будто я пустое место. Ты затеял чудовищно дорогую модернизацию, израсходовал кучу денег, набрал кредитов и не сумел предвидеть, что древесина подскочит в цене. И вот бумага опять подорожала на сорок процентов. Если бы ты меня послушал, завел свои собственные склады и запасся впрок…

– Да разве ты мне об этом говорил?