Дама в автомобиле, с ружьем и в очках

Она не попрощалась. Он так и остался стоять на дороге, широко расставив ноги, чтобы машины, ехавшие в ее направлении, снижали скорость. Он смотрел ей вслед, пока возвращался к мотоциклу. Говорил себе, что действовал правильно, что не сторож он сестре своей[33], и ему не в чем себя упрекнуть. А если уж, так или иначе, ее фотографии суждено попасть в газету, то наверняка чуть дальше, на автомагистрали номер 6 или 7, ей попадется другой полицейский, поупрямее, и помешает этому. На самом деле, после пятнадцати лет службы в полиции он верил только в одно, но верил свято: его коллег очень много. И среди них немало очень упрямых.

Врубив фары дальнего света, она ехала, но словно видела себя во сне. Сон как сон. Ни хороший, ни плохой. Иногда ей снились такие сны, а потом она ничего не могла вспомнить. Но в этот раз она даже не проснется в своей комнате. Она уже давно проснулась. И теперь ей показывали чей-то чужой сон.

Неужели так бывает – совершаешь самый что ни на есть заурядный поступок, какие делаешь всю жизнь, не понимая, что переступаешь границу реальности. Остаешься сама собой, живой и вовсе не спящей, но при этом каким-то образом попадаешь в ночные сны, скажем, соседки по дортуару. Ты продолжаешь куда-то идти, уверенная, что тебе оттуда не выбраться, что ты оказалась заперта в другом мире, очень похожем на настоящий, но абсолютно бессмысленном и чудовищном, потому что он может в любую минуту исчезнуть из головы подружки, с тобой заодно.

Как во сне, где по мере того, как ты продвигаешься вперед, меняются мотивы твоих действий, так и теперь она больше не понимала, почему оказалась на дороге и мчалась все дальше в ночь. Заходишь в комнату, нажимаешь на кнопку, и появляется небольшая картинка – рыбачий порт, но рядом стоит Глав-Матушка, а ты оказалась здесь, чтобы признаться ей, что предала Аниту, но не можешь подыскать слова, чтобы все объяснить, потому что это очень непристойно, и тогда ты поднимаешь руку на Глав-Матушку, бьешь ее и не можешь остановиться.

Но это уже не она, а другая старуха, к ней ты пришла забрать свое белое пальто, и так до бесконечности. Самое понятное из всего этого – нужно поехать в отель, где я уже якобы останавливалась, пока не успели сообщить жандарму, что меня там в глаза не видели. Или наоборот. Говорят, когда сходишь с ума, кажется, что все остальные – сумасшедшие. Да, наверное, так оно и есть. Она сошла с ума.

Когда она проехала Арне-ле-Дюк, впереди оказалась целая шеренга грузовиков, которые двигались черепашьим шагом. Ей пришлось плестись за ними, пока дорога шла на подъем, и конца этому не было видно. Когда ей удалось наконец обогнать сначала один, потом другой и третий, она испытала огромное облегчение. И не столько потому, что сумела обойти грузовики – снова оказаться на темной дороге, на ночном приволье, – сколько оттого, что почувствовала, пусть и запоздалую, радость, что ее не посадили в тюрьму за угон автомобиля. Значит, «Тандербёрд» не разыскивают. Она спасена! Ей казалось, что она только что разговаривала с жандармом на мотоцикле. Но она уже проехала двадцать километров в таком состоянии, что потеряла полное представление о времени.

Нужно было прекращать все эти глупости и вести машину назад в Париж. И забыть про то, что ей хотелось увидеть море. Поедет в другой раз. Поездом. Или потратит оставшиеся деньги на первый взнос на малолитражку, а потом за восемнадцать месяцев ее выплатит. Ей давно уже следовало так сделать. Она отправится не в Монте-Карло, а в какую-нибудь дыру, куда ездят такие, как она, с параличом воли.

Не в какой-то там воображаемый отель с бассейном, приглушенной музыкой и встречами под кондиционером, а во вполне реальный семейный пансион с видом на грядки, где предел мечтаний – обменяться во время сиесты интеллектуальными соображениями о пьесах Ануя с владелицей колбасной лавки, перед которой не обидно осрамиться, или же, в лучшем случае, не с ней, а с парнем, страдающим такой дальнозоркостью, что на ходу сшибает шезлонги; отличная из них бы вышла парочка, он и она, Дани Лонго, – они могли бы растрогать даже профессиональную сваху: «До чего оба прелестные, но как это грустно! Если у них появятся дети, то все деньги будут уходить на оплату счетов оптика». Разумеется, можно издеваться над всем этим, можно относиться с презрением, но это и есть ее мир, другого она не заслуживает. Просто-напросто дура, которая из себя что-то корчит. Если боишься даже взглянуть на собственную тень, то лучше не слезать со своего шестка.