Дама в автомобиле, с ружьем и в очках

Шаньи. Разноцветные крыши Бургундии, огромные грузовики-тяжеловозы, выстроившиеся шеренгой перед придорожным рестораном, до Шалона 17 километров. Господи, ну как ей удалось втемяшить себе в голову такие ничтожные мысли и так перепугаться? И то же самое насчет Каравеля. Неужели она и впрямь полагает, что каким-то чудом, вернувшись раньше времени из Швейцарии, тот бросится сломя голову в полицию, чтобы сообщить всем на свете, что среди его сотрудников затесался потенциальный преступник? Нет, даже еще похлеще, неужели ей кажется, что он осмелится раздувать эту историю, не побоявшись, что Анита поднимет его на смех? А как иначе она могла бы отреагировать, представив себе, как очкастая трусиха пускается во все тяжкие на скорости тридцать километров в час?

Да, пора прямым ходом в психушку. Самое большое, чем она рискует по возвращении, это услышать от Каравеля: «Рад вас видеть, Дани, прекрасно выглядите, но думаю, вы должны понимать, что, если все сотрудники агентства начнут пользоваться моей машиной в личных целях, мне придется завести целый гараж». И уволит ее. Даже нет: ведь ему нужно будет придумать причину и выплатить ей пособие. Он просто вежливо попросит ее написать заявление об уходе. А она уйдет, потому что примет предложение другого агентства, которое приглашает ее каждый год к ним на работу, и даже получит прибавку к зарплате. Вот именно так, дура набитая.

Жандарм на мотоцикле знал ее имя. Он тоже утверждал, что якобы видел ее в том же месте утром. Ну что же, наверное, тому найдется объяснение. Если бы она вела себя по-нормальному с ним и с этим коротышкой, владельцем станции техобслуживания, то уже наверняка все бы узнала. Теперь она понимает, что рассуждает логично. Полной ясности еще нет, концы с концами не совсем сходятся, но она уже чувствует, что ничего страшного в этой истории нет. Ей сейчас стыдно, только и всего.

К ней подходили, разговаривали, почти не повышая голоса, а она уже впадала в панику. Ее попросили снять очки, она сняла. При этом настолько сама себя изводила, что, возможно, подчинилась бы, даже если бы ей велели раздеться. Наверное, стала бы плакать, умолять. Ни на что большее она не способна.

А ведь она умела и дать отпор, и даже как следует постоять за себя, и много раз это доказывала. Уже в тринадцать лет она ответила полновесной пощечиной сестре Марии Матери Милосердия, которая щедро раздавала их тем, кто попадал ей под горячую руку. Даже Анита, которая держала ее за ничтожество, получила от нее самую серьезную выволочку за всю свою жизнь и оказалась на лестничной площадке, куда ей вслед полетели пальто и сумка. Конечно, потом она плакала, и не один день, но вовсе не потому, что врезала Аните, а совсем из-за другого: из-за того, что теперь она уже никогда не будет прежней, но если и плакала, то никто, кроме нее самой, об этом не знал. И еще: только ей одной было известно, что меньше чем за час, без всякой на то причины, она могла из абсолютно безмятежного состояния перейти к отчаянию и полному оцепенению. Но, пребывая в этом депрессивном состоянии, она всегда в глубине души сознавала – и это уже вошло в привычку, – что нужно верить в свои силы, что скоро она восстанет из пепла, как птица Феникс. Она была убеждена, что со стороны должна выглядеть замкнутой, закомплексованной из-за своей близорукости, но при этом – девушкой с характером.

На подъезде к Шалону рука вновь дала о себе знать. Возможно, оттого, что приходилось сжимать пальцами руль, или просто уже кончилось действие укола. Рука еще по-настоящему не болела, но ныла под повязкой. А до этого она про нее совсем забыла.

Свет фар освещал большие рекламные щиты, расхваливавшие известные ей торговые марки. Одной из них – рекламой минеральной воды – она как раз занималась в агентстве. Тоже мне радость – столкнуться с ней на дороге. Она подумала, что сейчас примет ванну и ляжет спать. И вернет машину, когда отдохнет. И если у нее и впрямь есть характер, то она проявит его именно сейчас. У нее к тому же появился шанс оставить в дураках тех, кто утверждал, что видел ее раньше: это отель «Ренессанс», куда направил ее жандарм. Название, кстати, предопределено судьбой, именно там возродится птица Феникс.

Она ничуть не сомневалась, что ей там скажут, что уже видели ее накануне. Она не сомневалась, что им известно ее имя. Наверняка, потому что им звонил полицейский. Но на сей раз она убедит себя, что ничем не рискует из-за того, что воспользовалась чужой машиной, и сама пойдет в наступление. Ренессанс. Пусть будет Ренессанс! Она чувствовала, как ее охватывает холодная, приятная злость. Но откуда жандарм узнал ее имя? Наверное, назвала его врачу или на техстанции. Вроде бы считаешь себя сдержанной, не болтливой, а не умеешь держать язык за зубами. Ее ошибка в том, что она связывала травму руки со всеми остальными событиями, но на самом деле это не было предусмотрено в… – тут ей на ум пришло правильное слово – в этой инсценировке. Да, над ней подшутили, ее разыграли.