Дама в автомобиле, с ружьем и в очках

Деверь по-прежнему спал в машине. Они его разбудили. Поскольку Тереза – так ее звали – настаивала, чтобы Филипп сел с ней сзади, он мог догадаться о том, что произошло, но промолчал. Позже, когда они въезжали в Бон, она заснула. Филипп слишком громко щелкнул замком, открывая ее сумочку, деверь притормозил и произнес еле слышно: «Вы моложе и сильнее меня, но подумайте хорошенько, я буду защищаться, и все это может очень глупо закончиться». Филипп закрыл сумку и вышел из машины. Тереза не проснулась.

У него оставалось чуть больше десяти франков, чемодан и ощутимый недосып.

Он пересек пустынный Бон и нашел вокзал, ориентируясь на звук поездов. Поспал в зале ожидания, голова гудела; около восьми утра он побрился в туалете, выпил кофе и купил пачку сигарет. Потом подумал, что «экономика должна быть экономной», и вернул сигареты.

Около полудня он сел на автобус, идущий в Шалон-сюр-Сон. Деньги кончились, но было бы чертовски обидно, если на автомагистрали номер 6 ему не попалась бы какая-нибудь дура. Так и вышло, и даже еще хуже. Остаток дня он протаскался по авеню Пари и по улице Ситадель, так никого и не встретив, даже на бистро у него не было ни гроша. Ему вовсе не по душе было затевать профессиональную кражу с потасовками и увечьями. Поскольку в запасе еще было время – он дал себе крайний срок: полночь, – он решил избегать водителей грузовиков и всех остальных лохов мужского пола, потому что, надеясь поживиться чужим бумажником, начинаешь корчить из себя эдакого славного малого, студента-медика, а кончаешь на скамье подсудимых. К тому же очень просто и даже желательно, если припрет, привести в чувство возмущенную женщину полновесной оплеухой, а вот с мужчиной так легко не отделаться, тут уже пахнет настоящим мордобоем. А если он к тому же превосходит вас в весовой категории, то тогда придется, как говорится, дать ему по яйцам. Голова – вещь хрупкая, да и все остальное тоже. И не стоит ради содержимого бумажника рисковать содержимым черепа.

Будь это утро, к тому же не субботнее, он зашел бы в любую социальную квартиру, нашел бы замученную жизнью, недооцененную домохозяйку, приверженку де Голля, – дети в школе, муж на службе. Он начал бы с интервью для газеты «Лионский прогресс», а закончил бы в супружеской постели, она бы потом объяснила мужу, что потеряла кошелек в магазине «Юнипри». Или же он сам зашел бы в «Юнипри» и закадрил продавщицу, но днем в субботу у них по горло работы: кассирши без конца ошибаются, покупатели бестолковые – не стоит даже пытаться.

Около пяти, потрепавшись с бельгийскими туристами, которые, увы, возвращались домой, он сказал себе: приятель, на сей раз ты полностью на мели, и дело кончится тем, что придется отдубасить какого-нибудь водителя грузовика, отца четверых детей, и все в таком роде. Перед тем как утром 14 июля сесть на корабль в Марселе, он собирался заехать в Кассис. У него там был приятель – владелец гаража, который раньше жил в Меце, а сейчас мог бы взять его на буксир. Сегодня 11-е. Такими темпами он попадет в Марсель только к концу месяца.

Ему пришла в голову мысль, не слишком гениальная, чего греха таить, но все равно это лучше, чем ничего: конец занятий в лицеях и коллежах. Он прошел не одну улицу, еле волоча ноги, когда вдруг сообразил, что уже каникулы и школы закрыты.

И все-таки отыскал коммерческие курсы для девушек, которых поджидали мамаши. Больше всего его бесил чемодан, он с ним выглядел просто деревенщиной.

Когда птички разлетались, глаза слепило солнце, стоявшее над заводской крышей, и он с трудом выбрал ту, которую искал. Это была высокая полноватая блондинка, со звучным смехом и громким голосом; под мышкой – стопка книг, перетянутых кожаным ремешком. Он дал бы ей шестнадцать лет из принципа, дать меньше ему не позволяла гордость. Вперед. Она шла в окружении подружек, с которыми по очереди расставалась на каждом перекрестке после долгих прощаний. Он узнал, что фамилия ее Граншан, потом узнал, что зовут Доменика. Она заметила, что он идет за ними следом. Время от времени он встречался с ней глазами – голубыми, глупыми, потом она переводила взгляд на его чемодан.

Она рассталась с последней подружкой возле стадиона на улице Гарибальди. Он поймал ее за руку, сказал только: «Доменика, я живой человек, и вы должны меня выслушать», – потом тут же отпустил ее, до смерти перепуганную, а сам уселся на невысокое ограждение, идущее вдоль футбольного поля. Она поколебалась полминуты и подошла к нему. Он сказал, глядя куда-то в сторону, что любит ее уже вечность и при этом ненавидит: над ним из-за нее смеялись, он подрался и потерял работу, но, прежде чем уехать, он должен рассказать ей, даже если она тоже будет над ним смеяться, что он чувствует с тех пор, как впервые ее увидел, – короче, нес, что приходило в голову. Потом он взглянул на нее, она вскочила, потрясенная, раскрасневшаяся, но больше его уже не боялась. Он постучал ладонью по ограждению, приглашая сесть рядом, спрашивая себя, сколько у нее при себе денег или сможет ли она их достать и сколько времени на это уйдет.