Дама в автомобиле, с ружьем и в очках

– Это он тебя бросил?

– Никто никого не «бросал».

– Так что ж тогда? Почему не пожениться и не завести кучу детишек?

– Двоеженство запрещено.

– Но можно развестись.

– Вот именно, что нельзя.

Она увидела его взгляд, в нем мелькнуло что-то злое. Она схватила его руку, как-то даже не думая, больной рукой. Тихо сказала:

– Дело в другом. Из-за детей… Они уже были.

– И сколько это продолжалось?

– Два года.

– Как его зовут?

– Прошу тебя…

– А какая у него жена?

– Очень хорошая. Очень милая. Я никогда ее не встречала.

– Откуда же ты знаешь, что она милая?

– Знаю.

– А его ты с тех пор видела?

– Да, конечно! Два раза. (Она тоже начинала нервничать, все это было ужасно глупо, и она никак не могла застегнуть жакет.) Хочешь узнать, когда именно? Одиннадцатого сентября два года назад и семнадцатого августа прошлого года. Доволен?

– Но он все-таки не ушел от жены. Значит, она у него не была запасным вариантом! Не психопатка, которую встречаешь в Шалоне, а через два часа уже кувыркаешься с ней в постели! Ведь так?

Это было настолько невыносимо, что ему даже не удалось сделать ей так больно, как он рассчитывал. Скорее, ей было больно оттого, что она не понимала, почему он хочет все разрушить, почему сознательно раздувает эту бессмысленную ссору.

– Ну, так скажи!

– Что сказать?

– Что я подонок!

Она не стала. Сняла очки, потому что они запотели от жары, достала из сумки платок протереть стекла. Потом осталась сидеть неподвижно, сжимая очки в правой руке, стараясь ни о чем не думать.

Она почувствовала на себе его взгляд, а потом он произнес изменившимся голосом:

– Прости меня, Дани. Я схожу в машину за сигаретами. Чтобы мы оба успокоились.

Он наклонился к ней, застегнул ей жакет, она почувствовала поцелуй на губах, такой же нежный, как и накануне, в ресторане гостиницы.

У нее были такие же губы, что и тогда, теплые и неподвижные, такие же темные глаза. Он ушел, не оборачиваясь. Подождал, пока скроется за деревьями, а потом побежал. Теперь главное торопиться. Она не сразу удивится, что он не вернулся. Сначала подумает, что это из-за размолвки. Он рассчитывал, что она обнаружит пропажу машину не раньше, чем через четверть часа. К тому же он прекрасно ориентировался в этих местах, а ей понадобится минут тридцать – сорок, чтобы добраться до телефона.

Если он ошибся, если машина действительно принадлежит ей, она пойдет прямо в полицию.

И тогда ему конец. Еще десять минут, чтобы оповестить ближайших жандармов, но ближайшие – на Северной автомагистрали и на выездах из Марселя. Они могли видеть, как проезжал «Тандербёрд», такую машину нельзя не заметить. Его повяжут на дороге в Кассис.

В лучшем случае у него есть час, чтобы воспользоваться этим шансом, но этого мало. Он делал ставку только на то, что был уверен: Дани Лонго не заявит в полицию, а если заявит, то не сразу. История, которую она наплела ему ночью за столом, была совершенно маловразумительной, разве что она от него что-то скрыла. Когда тебе ломают руку, ты кричишь. Когда полицейский утверждает, что видел тебя утром, а это чушь, ты с ним не соглашаешься.

Он заметил и другие странности у этой мисс Четырехглазки. Конверт с зарплатой в сумке. А еще это ощущение, которое он постоянно испытывал, глядя на нее, что перед ним два разных человека: одна – довольно толковая, живая, уверенная в себе; другая – чем-то встревоженная мазохистка. Она разговаривала во сне. Твердила одно имя – Глав-Матушка – и по-настоящему настороживший его конец какой-то фразы: «А убит ты», или «А убил ты», или «Я убита», – она произнесла это всего два раза, уткнувшись ему в лицо, и он не был уверен, что означают эти четыре слога. Это могло также быть: «Я была ты» – в полусне, обращаясь к нему, но это вряд ли. Да, с этой девицей определенно что-то не так.

Слегка запыхавшись, он сел в «Тандербёрд», вставил ключ в замок зажигания и почти тут же запустил мотор, легким движением нажав на педаль акселератора. Она наверняка не могла это услышать через завесу деревьев и шум цикад. Он тихо развернулся, оба раза заезжая в кювет по краям дороги, кабриолет был слишком длинным. Он подумал, что в чемодане Дани нет ничего для него полезного, а для нее это может оказаться лишним препятствием, поможет задержать ее на какое-то время. Он раскрыл его и отбросил подальше от машины. Одежда разлетелась по траве вдоль дороги. Нелепое бирюзовое пятно – брюки, в которых она была накануне, – вызывало у него раздражение. Он сказал себе, что спятил, а может, и того хуже, но остановился, поднял, скатал их в комок, чтобы положить назад в чемодан, и застыл на месте: она неподвижно стояла рядом, он не слышал, как она подошла. Потом он сообразил, что это всего-навсего ее белое шифоновое платье зацепилось и висит на кусте. Он швырнул брюки к чертовой матери, сел за руль и умчался.