Дамы без камелий: письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому

Тереза Карловна наверняка так и не узнала о благородном замысле Добролюбова, который, вернувшись в Петербург в конце августа 1858 г., сразу поехал к Чернышевскому, где и было окончательно принято решение не только не жениться, но и вовсе взять курс на расставание. С конца августа бывшие возлюбленные начали жить раздельно. Расходы на оплату ее квартиры взял на себя, конечно же, Добролюбов. Как можно думать, судя по письму № 5 (с. 103), съемная двухкомнатная квартира была найдена в доходном доме Логинова на Невском проспекте (сейчас дом № 61, рядом с метро «Маяковская» и кинотеатром «Художественный»). Сам же Добролюбов поселился, по приглашению Некрасова, в доме Краевского на Литейном проспекте (сейчас дом № 36). Расстояние между этими двумя домами составляет около 1,3 км, т. е. его можно довольно быстро пройти пешком. В письме к закадычному институтскому другу И. И. Бордюгову 29 августа 1858 г. Добролюбов сообщал, что «Тереза живет отдельно», «занимает теперь две очень миленькие комнаты»[66]. На этой квартире в течение нескольких недель в сентябре 1858 г. жил и брат Добролюбова Владимир, приехавший из Нижнего Новгорода и ожидавший обустройства для себя комнаты в доме Краевского[67].

Решимости совсем порвать с Терезой у Добролюбова не было, и они продолжали встречаться – в основном на ее квартире, так как это было удобнее. Тереза посылала Добролюбову через некоего Антона (возможно, дворника) краткие, без даты, записочки с просьбами прийти на чай или заглянуть на более долгий срок (письма № 6–8). Наверняка встреч было гораздо больше, чем сохранилось записок. Можно думать, что в сентябре – ноябре 1858 г. у Грюнвальд еще сохранялась некоторая надежда на продолжение отношений, пусть и не в виде совместной жизни, но хотя бы в форме регулярных встреч. Добролюбов, однако, чувствовал и думал иначе. Он постепенно приходил к выводу, что их отношения не только исчерпаны, но и не были похожи на подлинную любовь:

Мои отношения с Терезой все более и более принимают какой-то похоронно-унылый характер, особенно с тех пор, как прекратилась их внешняя сторона. Я понял, что никогда не любил этой девушки, а просто увлечен был сожалением, которое принял за любовь. Мне и теперь жаль ее, мое сердце болит об ней, но я уже умею назвать свое чувство настоящим его именем. Любви к ней я не могу чувствовать, потому что нельзя любить женщину, над которой сознаешь свое превосходство во всех отношениях[68].

Идеальную спутницу жизни он представлял иной – духовно близкой, стоящей на его интеллектуальном уровне:

Если б у меня была женщина, с которой я мог бы делить свои чувства и мысли до такой степени, чтоб она читала даже вместе со мною мои (или, положим, всё равно – твои) произведения, я был бы счастлив и ничего не хотел бы более. Любовь к такой женщине и ее сочувствие – вот мое единственное желание теперь. В нем сосредоточиваются все мои внутренние силы, вся жизнь моя[69].

Так подошел к концу 1858 г., который Тереза и Добролюбов провожали, возможно, еще вместе (см. письмо № 8). Однако начиная с декабря 1858 г. критик втайне от Грюнвальд ездил к некой Бетти[70], а затем на несколько месяцев увлекся сестрой Ольги Сократовны Чернышевской Анной Сократовной Васильевой[71]. В такой ситуации Тереза, конечно же, чувствовала, что возлюбленный скоро оставит ее, и использовала самые разные доводы и ухищрения для того, чтобы продлить уже обреченные отношения:

Видишь, милый Колинька, ты говорил, что я на тебе надеюсь. Я даже не надеюсь, буду ли я с тобой иметь возможность хоть говорить в будущем году? Ведь я не знаю, что ты думаешь и что ты хочешь делать. Все-таки мне кажется, что ты или уедешь, или оставишь меня вдруг, тогда это для [меня] было бы ужасно (письмо № 8, с. 107).