Дамы без камелий: письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому

В этом, самом трагическом из стихотворений «грюнвальдского цикла» спасающий оказывается порочнее спасаемой. Такая трактовка идет вразрез со сценарием, освященным влиятельной литературной традицией. В знаменитом стихотворении Некрасова «Когда из мрака заблужденья…» (1847) героиня «освятилась и спаслась», войдя «хозяйкой полною» в дом лирического героя, нравственность которого не подвергается никакому сомнению. Добролюбов же в этом автобиографическом стихотворении отвергает счастливый и бесконфликтный исход отношений, описанный у Некрасова, пытаясь зафиксировать в тексте и сублимировать собственные мучительные переживания, связанные с драматическим поворотом в их с Терезой отношениях. Его стихотворение повествует о том, как героиня, ради любви к своему спасителю, пошла у него на поводу и совершила «преступление» против самых святых чувств – материнских, т. е. аборт. Размышления Добролюбова на эту тему были, судя по всему, настолько мучительны, что спровоцировали сильнейший приступ раскаяния в собственном недавнем раздражении и тех упреках, которые он бросал возлюбленной. «Несколько дней уже я хожу как помешанный… Недавно случилось одно обстоятельство, в котором я оказался таким серьезным мерзавцем, что все литературные мерзости, которые на меня возводят, ничто уже перед этим», – 1 августа писал Добролюбов близкому институтскому приятелю А. П. Златовратскому, очевидно, имея в виду то давление, которое он оказал на Терезу[61]. Угрызения совести в итоге привели Добролюбова в начале августа 1858 г. к непростому решению – жениться на Грюнвальд. Сообщил он об этом только самому близкому человеку – старшему товарищу по «Современнику» Чернышевскому, который в начале августа несколько раз ездил в Новую Деревню разговаривать с Терезой Карловной (упоминания об этом см. в ее письме № 4, с. 99), после чего 11 августа 1858 г. написал Добролюбову следующее письмо:

В самом деле, трудно будет Вам жить спокойно, если Вы женитесь. Не будет, по всей вероятности, счастлива и она с Вами. <…> С другой стороны, против благоразумия восстают и собственные мои романические бредни, которыми я всегда был заражен. Всё это приводит к тому, что я совершенно не знаю, как думать и говорить относительно Вашего проекта женитьбы, если Вы сами не бросили его. Не советую ничего. Как Вы поступите, так одобрит мой нерешительный и неопытный в подобных делах ум. Об одном только мог бы я просить Вас: дайте себе время обдумать то или другое решение по возможности хладнокровно. Еще вот о чем прошу Вас: когда воротитесь сюда, прежде всего заезжайте ко мне, и мы потолкуем[62].

Чернышевский действовал прагматично, отговаривая друга связывать свою жизнь с девушкой, которая была, по его мнению, «добрая, честная, но совершенно необразованная, не умевшая даже и держать себя хоть бы так, как умели держать себя горничные, жившие в услужении у семейств не то что светского, а хоть бы невысокого чиновничьего круга»: «…жениться на ней значило бы убить себя и ее»[63]. Якутский прокурор Дмитрий Иванович Меликов, общавшийся с Чернышевским в его вилюйской ссылке, припоминал еще более резкое его мнение о любви Добролюбова и Грюнвальд: «Отзываясь с большим почтением о Добролюбове во всех отношениях, Николай Гаврилович считал его глубоко несчастным человеком. Его погубила любовная связь с горничной[64], женщиной ничтожной, не соответствующей Добролюбову и не любившей его. Добролюбов, несмотря на все свои обеты друзьям, не мог найти в себе настолько воли, чтобы отделаться от нее, расходился с нею и снова сходился»[65]. Более адекватной реальному положению дел следует, вероятно, считать более раннюю из этих двух оценок, высказанную Чернышевским еще в 1858 г. под непосредственным впечатлением от общения с Терезой; именно эту оценку он старался навязать другу и, надо полагать, вполне успешно.