Дамы без камелий: письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому

Речь здесь идет, конечно, не только о материальной, но и о духовной стороне транзакций. Добролюбов, действовавший, с одной стороны, под влиянием представлений о необходимости спасения падших женщин, а с другой, мечтавший найти идейную спутницу жизни, требовал в ответ полной и самоотверженной отдачи от спасенной им Грюнвальд, чего в итоге он не дождался: эта была не ее роль и не ее идентичность. В этом смысле ситуация аффективного обмена не является, конечно, в полной мере эквивалентной чисто экономическому обмену благами и услугами. Она может задействовать и задействует эмоциональную и интеллектуальную сферы личности.

* * *

Культурная история проституции в России XIX – начала XX в. еще не написана. Начиная с середины 2010-х годов, однако, набирает силу новая волна исторических, культурологических и гендерных исследований этой темы, внушающая осторожный оптимизм. Круг привлекаемых исследователями источников теперь включает не только врачебно-статистические работы конца XIX столетия, но широкий корпус архивных документов, причем из разных уголков обширной империи[136]. Применение современных подходов к анализу проституции и коммерческого секса, можно надеяться, будет постепенно вытеснять богатую культурную мифологию, сложившуюся вокруг этого феномена в русской и других литературах. Современный русскоязычный читатель судит о проституции в основном по таким известным текстам, как «Невский проспект» Н. В. Гоголя, «Преступление и наказание» и «Записки из подполья» Ф. М. Достоевского, очерки И. И. Панаева, «Что делать?»

Н. Г. Чернышевского[137], рассказам В. М. Гаршина, А. П. Чехова, «Яме» А. И. Куприна и роману А. В. Амфитеатрова «Марья Лусьева». Между тем начиная с 1860 г. российский книжный и журнальный рынок был наполнен многочисленными художественными, публицистическими и даже полурекламными текстами о проституции и сексуальных услугах. Такая массовость свидетельствовала о стремительной коммерциализации образов «падших женщин», в том числе средствами литературного, театрального и изобразительного искусств. Словесность, театр, опера, графика и живопись задавали влиятельные образцы и дискурсивные модели проституции, широко расходившиеся по читательской аудитории[138]. Между протоколами врачебно-полицейского надзора за проституцией и литературным вымыслом пролегает поле крайне фрагментарно сохранившихся личных документов. Остается надеяться, что предлагаемое читателю издание хотя бы отчасти восполнит эту лакуну.

Письма петербургских и парижских публичных женщин середины XIX века

Письма Т. К. Грюнвальд Н. А. Добролюбову

№ 1[139]

<между 16 и 20 июля 1858 г., Петербург[140]>

Милый добрый друг Количка!

Благодарю тебя за письмо, я его получила 1бго июля, меня много утешило твое письмо, а я думала, что ты больше совсем не хочешь знать меня. Да, правда, мало и я радости тебе делаю, но что же делать, я и сама не знаю.

Мих[айловский] приходил ко мне[141] в штатском платье, какой он хорошенький в таком одежде. Боже мой, как он меня обрадовал, когда говорил о тебе, и что ты писал. Еще раз, милый Количка, благодарю тебе за твои заботы. Хоть ты и вдали, ты все-таки не забываешь моих болезни, милый Количка. Я уж давно, т. е. до твоего письма, показывала Доктору Соколовскому Немерта лекарства[142], а он не велел его принимать. Он говорит, что это хорошо принимать, но только у кого золотушные нарывы, а у меня их нет.

Милый, добрый мой Количка, пиши мне, хочешь ли ты жить вместе с Мих[айловским] у Шарлотты Кар[ловны]. Так я велю приготовить большую комнату, очень хорошенькую[143], и там ты можешь узнать все подробности обо мне, что же мне писать, много я даже не помню.

Милый Количка, я очень была больна, два дни я все думала, что я помру. Я просила Доктору, чтобы он мне дал капель ты знаешь, для чего, – он говорит, зачем вы хотите так делать, а вы бы от этого были здоровы и полные, вы сами вредите себя. Так я послала за Бабушкой, она, слава Богу, помогла мне и сделала так, что уж бояться нечего, но только я очень кричала, мне было очень больно, и теперь я вся сбинтова[на]. Теперь я, слава Богу, поправляюсь, не могу только много писать[144]. В театр я тоже ходила, но мне Директор сказал, чтобы я постаралась вылечить свои уши. Еще он сказал, что поступить можно ведь во всякое время. Если бы в другие Актрисы, то трудно, потому что долго учиться, а для танцы очень легко, и что у него теперь мало хороших танцо[в]щиц, и желал мне очень, чтобы я поступила, и даже когда я поступлю, то велит с меня снять портрет. Ему нравилось, когда я надела балетных платьев. Он говорит, что я буду очень ловка и что у [меня] мягкие члены, что я могу гнуться хорошо, и велел скорее вылечиться. Поступить можно хоть зимою[145].