Дамы на обочине. Три женских портрета XVII века

Такие эпизоды подсказывают, что новообращенные Мари дель Энкарнасьон обладали (или должны были обладать) гораздо более смешанным религиозным чувством, нежели считала (или допускала) она[453]. И все же по одному вопросу их мнения не могли не совпадать: женщина должна иметь возможность высказываться о священных предметах. Европа и Америка обладают интересным сходством в отношении выступлений. И тут и там политическое красноречие расценивалось как прерогатива мужчин: во Франции оно было отдано на откуп ученым мужам, но и в американской тайге — на сугубо мужских родовых советах у костра, на собраниях племени, при обсуждении мирных договоров между Лигами гуронов и ирокезов — говорили в основном мужчины. Урожаем, распределением еды и судьбой пленных распоряжались америндки. Они же (особенно у ирокезов) принимали участие в избрании послов и преемников вождей. Женщины нанизывали мнемонические пояса из вампума, которые мужчины брали с собой в посольство, однако красноречивые аргументы, образные сравнения и театральные жесты, которые приветствовались звучным одобрительным «ха-ха!» слушателей, исходили только от мужчин. Когда могаук Киотсеаетон хотел убедить гуронов присоединиться к мирному договору, он подарил им вампуковое ожерелье, «дабы подвигнуть гуронов на речи, потому что нечего им стесняться, словно женщинам»[454]. Описанное Мари выступление на собрании гуронов пожилой женщины с ее выпадами против иезуитов тем более потрясало, что она была исключением.

Как власть священнослужителей во Франции находилась в руках мужчин, так и власть целителей-шаманов среди ирокезо- и алгонкиноязычных племен принадлежала мужчинам. Женщины участвовали в плясках и прочих обрядах по умиротворению оки или изгнанию злых духов из больных; они же наверняка приготовляли снадобья из трав, потому что сведения о них впоследствии входили в обязательный для индианки набор знаний; очевидно, некоторые женщины играли ритуальную роль в «менструальных вигвамах» у ирокезов, гуронов и монтанье. Возможно, именно вера в менструальное осквернение женщины запрещала ей прикасаться к священным культовым предметам и к бубну, с помощью которых главный шаман изгонял духов, — в Европе подобная вера отстраняла женщину с месячными от причащения[455]. Из прочих шаманских ритуалов женщины XVII в. точно допускались к прорицательству: известно, например, о старухе из племени теанаустайе в краю гуронов, которая, глядя на огонь костра, рассказывала о событиях, происходивших в далекой битве с ирокезами[456].

Если европейские женщины вроде Мари заявляли о себе в религии с помощью орденов католической Реформации (или, как мы увидим в следующей главе, через радикальные протестантские секты), то женщины американских лесов, возможно, также выражали себя в религии, оставляя мужчинам их политическое красноречие. Вероятно, америндские женщины отнюдь не испокон веков участвовали в толковании снов и в пророчествах, скорее это был отклик на политические перемены, начавшиеся в XV в. и пошедшие более стремительно с появлением европейцев. В таком случае туземные христианки, фигурирующие в письмах Мари, в анналах госпитальерок и в «Реляциях» иезуитов (женщины молящиеся, проповедующие новую веру и обучающие других), просто в более деятельной форме отражали тот же процесс, который шел в религии оки и маниту.

Хионреа, Ауентохонс, Утирджиш и Женевьева не оставили нам портрета Мари Воплощения, подобного их собственным портретам, нарисованным ею. Не исключено, что они отчасти видели ее такой, какой она хотела выглядеть в своих глазах: Девой Марией, матерью Христа, которая распростерла руки в стороны и укрывает мантией доверенных ее защите людей. Но отчасти они могли видеть ее в образе Атаентсик, бабушки Иоскехи: иногда доброй, а иногда сердитой и готовой сделать людям пакость[457]. И все же эти ценительницы языка, сами мудрые и пламенные ораторы, наверняка с одобрительным «ха-ха!» воспринимали «зажигательные речи» Мари дель Энкарнасьон.

По другую сторону Атлантики стиль, которым писала Мари Воплощения, был принят ее наиболее преданным читателем не без оговорок. Клод Мартен восхищался своей «замечательной Матерью» в тысячах и тысячах разных отношений. Ее жизнь сочетала в себе необыкновенные приключения, героизм, образцовое благочестие и высочайшее понимание мистицизма. Мы уже слышали, как он изумлялся ее дару речи. В предисловиях к книгам Мари он также превозносит «внутреннее благозвучие» (onction intériere) ее стиля, его ясность и искренность. В отличие от лицемерного и тщеславного стиля политиков способ выражения, избранный Мари, был «честным» (honnête). «Ее благопристойность всегда диктуется и направляется Богом»[458].