Дань псам. Том 1

Сордико Куолм со вздохом уползла прочь – но нет, со спины она как будто выступала плавной поступью. Подходит извиваясь, уходит выступая.

– О поползновения Сордико, о поступь Куолм! Она приходит и уходит, но при этом всегда остается со мной, моя возлюбленная из возлюбленных, предмет любви более возвышенной, чем то, что я раньше принимал за настоящую любовь. Но нет, по сравнению с этой любовью та лишь пшик. Эта же любовь растет, крепнет, поднимается, пульсирует, задыхается и выплескивается!.. Ах, как мне больно!

Могора фыркнула.

– Да ты настоящую любовь и в упор не разглядишь!

– Женщина, убери от меня свою подмышку!

– Искарал Прыщ, ты превратил этот храм в бедлам, как и все остальные! Вот мы с тобой замышляем обоюдное убийство, а чего от нас просит твой бог? Ничего! Только ждать, ждать и ждать! Надоело. Пойду на базар!

– Ну наконец-то! – прокудахтал Прыщ.

– А ты идешь со мной, будешь носить покупки.

– Ни за что. Грузи на мула.

– Поднимайся, или я тебя оприходую прямо здесь.

– В святой ризнице? Ты спятила?

– Разврат и богохульство. Престол Тени будет доволен?

– Ну хорошо, хорошо! Пойдем на базар. Только на этот раз без поводка.

– Ладно. Ты, главное, не теряйся.

– Я и не терялся, ты, буйволица. Я пытался сбежать.

– Значит, иду за поводком.

– А я иду за ножом!

И снова брак встал на пути у любви! Узы взаимного презрения затягиваются все туже и туже, пока несчастные не застонут – вот только от боли или от удовольствия? А есть ли разница? Впрочем, упасите вас боги задавать этот вопрос женатой паре!

Мулица подмигивает кобыле в соседнем стойле, а кобыла слушает, как в желудке переваривается завтрак да как мухи с жужжанием перелетают с одной кучи навоза на другую, убежденные, что кучи эти отличаются друг от друга – привередливые создания, мухи, но мудрости в привередливости нет, лишь томление и разочарование, но запах каждой следующей сомнительной горы так призывно смешивается с ароматом прелой соломы.

З-з-з, з-з-з…

Рудники Скромного Вклада представляли собой огромный отвесный карьер, испещренный штреками и штольнями, где среди глыб гранита и скальной породы поблескивали железные жилки. Рудники и рабочий поселок – а точнее, даже городок – на восемьсот душ располагались ровно посередине между Даруджистаном и Алчбинским Приделом, рядом с добротным насыпным трактом. Предприятие бурлило: здесь были и контрактные работники, и рабы, и заключенные, и надсмотрщики, и охранники, а еще повара, плотники, горшечники, канатчики, портные и пряхи, углежоги, резчики и врачи, мясники и пекари. Над рудником клубился дым. Горбатые старухи в лохмотьях окровавленными руками выбирали из рудных хвостов куски шлака и низкокачественного угля. Вокруг скакали чайки и вороны.

На пол-лиги окрест рудников не осталось ни единого деревца. Склон, спускающийся к озеру, усеян сотнями могил с насыпными холмиками. Вода возле берега в красных разводах, мутный ил на дне – оранжевый. Живности там не водилось.

Прижимая к лицу надушенный платок, Горлас Видикас обозревал предприятие, которым теперь руководил, хотя «руководил» – это натяжка. Повседневными делами в поселке заведовал горный мастер – щербатый и рябой старик лет пятидесяти. Руки у него были черные от въевшейся в них металлической пыли, а на ногах он носил сапоги с бронзовыми носами. Через каждые десять слов его пробирал кашель, после чего он отхаркивал густую желтоватую жижу.

– Ребятишки у нас, конечно, самые шустрые. – Кашель, плевок. – Мы зовем их кротами, потому что они проползают в щели, куда взрослому не залезть. – Кашель, плевок. – Ну и если вдруг потравятся, рабочих рук мы не потеряем. – Кашель… – Какое-то время с молодняком были проблемы, но потом мы начали покупать их у бедняков в городе и окрестностях – те и рады сбыть с рук лишний рот. И да, у нас в поселке есть особое правило: ребяток и пальцем не трогать – ну вы понимаете, о чем я.

Старик мерзко ухмыльнулся и снова закашлялся.

– Следующие по статусу рудокопы. В среднем каждый может протянуть лет пять, если его не завалит или еще чего-нибудь не случится, конечно. Тех, кто совсем ослаб, мы в забой не отправляем, а назначаем начальниками смен. Кое-кто дослуживается до бригадира – как я, например. Попал сюда еще юношей, и вот, поглядите. Если это не свобода, тогда уж и не знаю.

Про себя Горлас рассудил, что жить горному мастеру осталось не больше трех лет.

– А заключенные хлопот не доставляют? – спросил он.

– Не-а, большинство просто не успевают. Мы отправляем их в самые смертоносные выработки. В основном травятся мышьяком – мы тут, кстати, еще и золото добываем. За прошедший год прибыли выросли в триста раз. Даже на свои дивиденды я рассчитываю прикупить небольшую усадьбу.

Горлас посмотрел на гнусного старикашку.

– Ты женат?

Кашель, плевок.

– Еще нет. – Зубы обнажились в ухмылке. – Но богачам-то ведь всё по карману, ага?