Данте

— Это от Моны?

— Так и есть.

— Как ты узнал о моем фетише на соленые карамельные чизкейки?

— Джоуи рассказал мне, — отвечает он, садясь.

— Конечно. Я рассказал ей об этом некоторое время назад. Хотя я и не предполагала, что она продаст меня тебе.

Вспышка раздражения мелькает на его лице, но когда он видит мою усмешку, она исчезает:

— Она не предавала тебя. Она на самом деле сказала мне, каким мудаком я был.

Мои глаза сужаются, когда я смотрю на него:

— Серьезно?

— По — настоящему.

— Она мне всегда нравилась.

— Лгунья, — говорит он, подмигивая, и мое сердцебиение учащается. Почему большую часть времени он должен вести себя как такой высокомерный инструмент, когда он может быть таким?

— Итак, можно мне кусочек? — спрашиваю я, протягивая руку к ножу в центре стола.

— Как насчет того, чтобы сначала поужинать? София готовит твое любимое блюдо.

— Ее потрясающая лазанья? — я стону, когда мой желудок громко урчит.

— Да.

— Тогда я могу подождать, — кладу руки на стол перед собой.

— Ты прекрасно выглядишь, — говорит он, его глаза сузились, когда он пристально наблюдает за мной.

Я тереблю изодранный край своего старого кардигана. Сейчас я чувствую себя совсем не красивой, но жар в его взгляде говорит мне, что он не лжет. Это заставляет меня ерзать на своем стуле. Черт возьми, я так легко поддаюсь ему.

Как будто читая мои мысли, он тихо смеется:

— Что? — я сжимаю бедра вместе под столом.

— Мне нравится, как ты краснеешь всякий раз, когда я делаю тебе комплимент, котенок.

Я опускаю взгляд на стол, и мой румянец становится еще гуще:

— Это смущает.

— Это восхитительно.

Я сглатываю, позволяя своему пристальному взгляду вернуться к нему. То, как он все еще смотрит на меня, никак не уменьшает жар на моих щеках или между бедер. К счастью, София входит в столовую с огромным блюдом лазаньи и разрушает чары, которыми он меня околдовал.

Кладя руки на живот, я тихо стону:

— Думаю, я съела слишком много.

— Ты почти не съела чизкейк, — отвечает Данте, наблюдая за мной с другого конца стола.

— Потому что это больше, чем моя голова. Ты должен был съесть кусочек.

— Я не ем сладкого, — отвечает он со злой усмешкой. — Ну, кроме тебя, котенок.

Я краснею от его слов. Нам удалось провести очень вежливый, граничащий с приятным ужин, без каких — либо разговоров о сексе или другом огромном слоне в комнате — нашей предстоящей свадьбе.

— Тебе просто нужно было пойти туда, не так ли? — я шепчу, кладя прохладную руку на свою раскрасневшуюся щеку.

— Я не могу не пойти туда с тобой, — говорит он, теперь его тон низкий и серьезный. От этого по моим предплечьям бегут мурашки, а внутри все становится жидким. Рядом с ним я такая рабыня своих гормонов, особенно теперь, когда я беременна. Как будто мое тело каким — то образом подключено к его телу.

Я тереблю выбившуюся нитку на рукаве моего кардигана, потому что внезапно воздух снова становится напряженным, заряженным электричеством и сексом. Он отодвигает свой стул и подходит к моей стороне стола. Я ожидаю, что он поднимет меня и швырнет на обеденный стол, потому что, похоже, именно так заканчиваются наши встречи, подобные этой. Но вместо этого он падает на колени.

Когда он достает красивое кольцо с изумрудом, я чуть не падаю в обморок. Он держит его между большим и указательным пальцами, и темно — зеленый драгоценный камень сверкает в свете свечей.

— Ты выйдешь за меня замуж, Кэт?

Вместо ответа я сижу здесь, как идиотка, и моргаю, глядя на него.

— Возможно, мне следовало сделать это раньше, — говорит он со вздохом.

— Хотя это не изменило бы причины, по которой ты меня спрашиваешь, — напоминаю я ему, мой голос едва слышен как шепот.

Он проводит рукой по моему нежно округлому животу, прежде чем взять мою руку в свою, переплетая свои пальцы с моими:

— Мы в этом вместе, Кэт. Я и ты. Мой отец может отправляться в ад, мне все равно. Имя Моретти — это империя, построенная на вековом фундаменте крови и традиций. Это мое наследие. Все, что у меня есть, и все, чем я являюсь, пропитано страданиями других и увековечиванием устаревших традиций. Этот дом и все, что в нем, было построено и куплено на пропитанные кровью деньги, — говорит он, потирая подушечкой большого пальца костяшки моих пальцев и пристально глядя мне в глаза. — Все в моей жизни было дано мне из — за того, кто я есть. Все, кроме тебя, котенок. Ты — единственное в моей жизни, что я когда — либо по — настоящему выбирал для себя. Так что да, я хочу жениться на тебе, потому что хочу почтить память своей семьи и моей матери, но я также хочу, чтобы ты была рядом со мной до конца дней.

Я проглатываю волну эмоций, которая поднимается от глубины моего живота до груди. Это первый раз, когда я вижу в нем хотя бы намек на что — то похожее на уязвимость. Он пытается, верно? Борется со своей истинной природой, чтобы дать мне что — то из того, что мне от него нужно. И разве это не должно чего — то значить? Потому что правда в том, что в его темноте я чувствую себя более желанной, чем когда — либо в свете кого — либо другого.

— Да, я выйду за тебя замуж.