Данте Алигьери

— Он же испортит купель! — завопила какая-то кумушка. — Вода станет смрадной из-за его трупа. Как нам потом крестить здесь детей?! Почему ты не следила за своим ребенком? — напустилась она на несчастную мать, которая с расширившимися от ужаса глазами шептала молитву.

Данте подошел поближе, внимательно разглядывая камень, окружающий углубление.

— Смотрите, здесь совсем тонкие плиты, схваченные раствором, — сказал он церковному служителю, — нужен какой-нибудь инструмент: молот или хотя бы кирка.

— Что вы, мессир! — ужаснулся монах. — Как можно оскорбить святыню?

— То есть вы считаете: Богу приятнее смерть ребенка, чем разрушение какого-то сомнительного каменного идола? — поинтересовался Алигьери, чувствуя закипающее внутри бешенство.

— Иди отсюда, не кощунствуй в церкви, бесстыдник! — завизжала кумушка. — Хватайте его!

— Ты на кого гавкаешь, собака злобная?! Я приор Флоренции. — С этими словами Данте быстро вышел из храма. Оставшиеся удивленно загалдели. Мать застрявшего мальчика заплакала:

— Может, он позовет кого-нибудь… Такого большого человека, наверное, послушают.

— Как же! Жди! — огрызнулась кумушка. — Следить лучше нужно за своим приплодом.

В этот момент Алигьери показался снова с огромным молотом, который отыскал в пристройке на церковном дворе.

— Ну, разойдитесь все.

— Я не могу позволить вам… — бросился ему под ноги монах, — это церковное имущество, оно освящено!

— Отойди от меня, идолопоклонник! — Данте замахнулся молотом. — Учи з-заповеди! — Он ударил. На каменной плите появилась трещина. — Учи. Там сказано: не убий! — Он еще раз занес молот и ударил со всей силы. Обрамление купели разлетелось вдребезги. Приор сунул руки в расширившееся отверстие и вытащил мокрого дрожащего мальчика. Он отдал ребенка матери и, не оглядываясь, ушел.

Вечером того же дня Алигьери встретился с деи Черки для обсуждения предстоящей поездки в Рим. Вожак белых гвельфов сидел в своем кабинете и озабоченно рылся в многочисленных документах.

— Мне рассказали о твоем сегодняшнем бесчинстве в Сан-Джованни, — сказал Вьери вместо приветствия. — Как это тебя угораздило?

— Бесчинстве? — Данте непонимающе округлил глаза. — Ты так называешь спасение человеческой жизни?

— Ну да, я понимаю, невинное дитя, — поморщился Черки, — но зачем же уничтожать купель, да и еще и прилюдно? Подождал бы хоть, пока все разойдутся, или позвал кого-нибудь другого. Тебе ведь нужно иметь безупречную репутацию для визита к папе. На тебя вся наша надежда.

Данте вздохнул:

— Ты поражаешь меня, Вьери. Печешься о моей репутации и предлагаешь отяготить душу убийством. Как же это понимать?

— Ты преувеличиваешь. — Черки снова углубился в бумаги и пергаменты. — Не твоя вина, что он туда упал. А вот оскорбление святыни — серьезное преступление, тебе еще об этом не раз припомнят.

— За свои преступления я сам когда-нибудь отвечу, — недовольно прервал его Данте, — давай лучше перейдем к делу.

— Давай, — согласился Вьери. — Нужно хорошо продумать нашу беседу с Бонифацием. Он уже прознал, что наша партия желает независимости для Флоренции. Разумеется, ему это не нравится. Стало быть, мы должны предложить ему нечто очень выгодное, дабы он перестал подозревать нас во всех смертных грехах.

Алигьери пожал плечами:

— Насчет выгод ты можешь сказать намного больше меня. Странно советоваться об этом с тем, кто едва сводит концы с концами.

— Мне интересны твои мысли, а не деньги, — усмехнулся Черки, — ты ведь слывешь умным человеком.

Данте задумчиво посмотрел в узкое окошко, за которым садилось солнце.

— Я считаю, мы не сможем предложить папе ничего такого, что было бы и нам на пользу. Нам надо искать защиты от Рима. И лучше императора нам никто в этом не поможет.

— Мы не нужны императору, — возразил Вьери, — он не помог даже гибеллинам, которые открыто выступают за него. Поэтому мы поедем в Рим и подружимся с папой, сколь бы невыполнимой ни казалась эта задача.

* * *

Сжимая холщовую сумку, в которой покоился пергамент с последним стихотворением первого поэта, Данте шел в дом Примаверы, где провел когда-то столько трепетных минут. За девять лет стены его сильно потрескались и узкие окна почти утонули в разросшемся плюще. Деревья во дворике тоже сильно выросли. Только ласточки по-прежнему с отчаянными криками стригли вечернее небо.

Алигьери потянул за колокольчик, намереваясь позвонить. В этот момент до него донесся злобный голос:

— Паола, я тебя предупреждала! Получай же теперь!

Послышалась возня, затем глухой удар упавшего тела.

— Мадонна Джованна, не бейте, — заплакала женщина, — тут всего-то несколько зернышек просыпалось!

— Ты каждый день то уронишь, то просыпешь. А если за год посчитать? Сколько ты мне убытков приносишь?

— Но вы же не бедны, мадонна Джованна!

— Что?! Ты вздумала считать мои деньги! Бесстыдница!

Данте осторожно, стараясь не звякнуть, отпустил веревку дверного колокольчика. Потом поспешно отошел от дома бывшей прекрасной дамы бывшего первого поэта.

Листок с прощальной баллатой он принес себе в кабинет и положил среди личных писем и юношеских стихов.