Данте Алигьери

— Ты поступил умно, что не стал лебезить перед своим родственником, — весомо произнес он. — Барон этот Корсо или не Барон, а наша партия все-таки вырвалась вперед, недаром мы назвались белыми. Все крупные городские должности занимают наши люди, а впереди еще поездка в Рим к папе Бонифацию VIII. Он — известный любитель поэзии, и мы обязательно ему тебя представим. Нам теперь надо укрепляться в папской курии, а то эти Моцци и Донати совсем зарвались. Они уже ведут финансовые дела в Риме, подумать только!

Алигьери с улыбкой поклонился, ничего не ответив. Он находился в сложном положении. Когда гвельфы окончательно разделились на черных и белых — он понял, что особой разницы между ними нет. Только поначалу у белых — в партии Черки — царили антипапские настроения, что импонировало Данте, считавшему империю идеальным образцом мироустройства. Но когда лидер черных Корсо Донати зачастил в Рим, упорно добиваясь поддержки Бонифация VIII, белые забили тревогу и немедленно стали самыми правильными гвельфами, преданными понтифику до мозга костей. Однако оставлять партию белых сейчас было бы для Алигьери крахом всей карьеры. И потом: куда идти? К Корсо? Поэт бы скорее умер, чем согласился поддержать Большого Барона.

Поэтому Данте решил просто побыть хорошим приором, раз уж Бог послал ему эту высокую должность. Тем более срок приората ограничивался двумя месяцами.

Первым же делом, возложенным на новых приоров, оказалась организация праздника в честь святого Иоанна Крестителя, покровителя Флоренции. В этом 1300 году — в начале нового века планировалось его отметить с особой пышностью, тем более что предполагался визит папской делегации во главе с кардиналом Акваспратой. Приорам пришлось встречаться с консулами всех цеховых корпораций города. Выбирать маршрут для торжественной процессии, утверждать список церковных песнопений, присланный руководителями хоров.

Забот было много, но всё получилось превосходно. По улицам медленно плыли разноцветные знамена цехов; гигантские свечи, изготовленные в дар святому, пылали, будто факелы. Ангельскими голосами пели мальчики из церковных хоров. Процессия двигалась в баптистерий Сан-Джованни, где готовилась служба под предстоятельством кардинала Акваспраты.

Вдруг из переулка появилось несколько всадников с обнаженными мечами, среди них — Корсо Донати. Он кричал страшным голосом:

— Справедливости! Мы требуем у приората справедливости! Фьоренца обязана нам победой при Кампальдино, а вы удалили нас от всех должностей и лишили всех почестей в нашем городе! Где эти недостойные приоры? Я лично убью их!

И он направил коня прямо на людей, его спутники последовали за ним.

Шествие нарушилось, началась толкотня. Одно знамя упало. Какому-то ремесленнику случайно ткнули в лицо горящей свечой, он заорал и заметался. Кардинал, идущий впереди процессии, обернулся с видом крайнего отвращения.

Крики слышались то тут, то там. Усиливая переполох, вдогонку Корсо и компании проскакал гонфалоньер, но Большой Барон уже исчез. Некоторое время народ пребывал в волнении, но потом успокоился, и процессия двинулась дальше.

Мессу под предстоятельством кардинала организовывали с превеликим тщанием. Хор превзошел сам себя, министранты служили слаженно. Складки на лбу монсеньора Акваспраты почти разгладились. Во время проповеди он даже соизволил улыбнуться, показывая свое расположение флорентийцам. Тут из первых рядов послышался голос мясника Пекоры:

— Ваше высокопреосвященство! Вы видели, что сегодня творилось? Прошу вас, не оставляйте это так! Призовите к порядку сынов заблудших, дабы нашей милой Фьоренце не повторить участи Содома и Гоморры!

Кардинал побледнел от злости. Никогда в жизни его не прерывали столь непочтительным образом. Он прищурился, пытаясь разглядеть наглеца, потом с чувством произнес:

— Вероятно, до меня не дошли последние новости. Оказывается, во Флоренции за порядком теперь следят не стражники, а кардиналы. Сожалею, но я не смогу принять это лестное предложение.

Со всего храма послышались смешки. Монсеньор Ак-васпрата быстро завершил проповедь. Остаток мессы он служил с недовольным лицом, а когда пел префацию — его голос даже пару раз сорвался от негодования.

На другой день после праздника планировалось торжественное кардинальское благословение всех горожан, не попавших накануне в собор Святой Репараты. На площади перед епископским дворцом собралась несметная толпа. Кардинал вышел на балкон и величественно поднял руки. В этот момент что-то просвистело совсем рядом и в поперечную балку окна прямо над его головой вонзилась арбалетная стрела. Монсеньор в испуге убежал обратно в комнату, а на площади тут же началось настоящее народное волнение с воплями и мордобоем. Стрелявшего так и не нашли.