Данте Алигьери

Их вызвали вместе в зал Барджелло для оглашения приговора. Два непримиримых врага сидели рядом на одной скамье. Гвидо трясло от отвращения. Корсо, напротив, выглядел вполне довольным жизнью, будто вовсе не его отправляли в изгнание. Когда все сроки и нюансы были оговорены, Большой Барон, подмигнув, предложил бывшему первому поэту:

— Приезжай ко мне, если соскучишься. Я найду для тебя дело.

Гвидо с ненавистью сверкнул глазами:

— Если тебе не на ком испытывать яды, сходи в амбар и поймай крысу.

— Ты преувеличиваешь мои возможности. Я же все- гаки не кот, — хохотнул Корсо. — Ну что ж, пропадай бесславно. Ты сделал свой выбор.

Все время суда Данте сидел с отсутствующим видом, глядя куда-то сквозь людей. Его не трогали, зная, насколько небезразличны ему оба осужденных. Иногда он вдруг принимался отчаянно тереть глаза. «Плачет, наверное», — говорили приоры друг другу. На самом деле, никаких слез не было и в помине. Мессиру Алигьери постоянно чудилась черная пропасть, развернувшаяся у самых ног. Она имела форму перевернутого конуса. Эта черная дыра неудержимо затягивала его. В какой-то момент он смог победить наваждение и, пользуясь перерывом, подошел к Гвидо.

— Тебя изгоняют, надеясь спасти город от папского гнева, — быстро сказал он, оглянувшись по сторонам.

— Зачем ты говоришь это мне? — отстраненно спросил Гвидо. Данте показалось, будто он говорит с трудом.

— Я постараюсь добиться твоего возвращения как можно скорее.

— А… — Первый поэт устало прикрыл глаза. — Постарайся уж. Мне говорили: ты поставил подпись против меня. Так ведь? — Он вдруг резко повернулся и в упор посмотрел на бывшего друга.

— Мессир Алигьери, пожалуйте на свое место, — прозвучал спасительный голос Вьери.

— Я добьюсь твоего возвращения, — на ходу торопливо сказал Данте, стараясь не смотреть на Гвидо.

…Сразу же после приговора осужденным полагалось покинуть Флоренцию. Им было вначале по пути, и Кавальканти задержался, дабы не пришлось ехать рядом с врагом. Он опасался, что Корсо специально поедет медленно, чтобы еще раз поиздеваться над ним, но судьба смилостивилась над поэтом. Больше он никогда в жизни не встречал Большого Барона.

* * *

Джемма против обыкновения вышла встретить мужа на улицу.

— Форезе рассказал мне всё. Зачем ты поставил подпись против Корсо? — прошептала она. — Теперь нам не будет покоя.

— Форезе?! Этот пьянчуга? Когда он прекратит лезть, куда его не просят?

— Он ведь прав, — тихо, но твердо промолвила жена.

Данте посмотрел на ее строгое лицо с поджатыми губами. Оно совершенно не изменилось за девять лет супружества. Он проговорил как можно отчетливее:

— Приоры должны руководствоваться справедливостью, а не страхом за свой покой.

— И какая же здесь справедливость?! — В лице жены что-то дрогнуло, будто спала маска, обнажив живую гримасу страдания. — Одна только борьба между партиями. Едва твои белые вырвались вперед, как сразу стали уничтожать черных.

— Нет, дорогая, ты ошибаешься, — возразил он. — Мы пытаемся навести порядок в городе, а вовсе не поквитаться с врагами. Если ты думаешь, будто мы покарали только черных, — ты глубоко ошибаешься. Белые тоже достаточно пострадали сегодня. Мы отправили в изгнание Гвидо Кавальканти.

Джемма молча смотрела на мужа, широко раскрыв глаза.

— Зачем? — выдавила она. — Он же твой друг.

— Это была единственная возможность спасти наш город от интердикта.

Джемма подавленно молчала.

— Я боюсь тебя, каро, — тихо сказала она наконец и, ссутулившись, медленно пошла в дом.

Ее супруг постоял перед дверью, но вдруг передумал входить. Он повернулся и большими решительными шагами вышел на улицу. Путь его лежал к дому Форезе. Хотя, по правде сказать, в последнее время толстяк появлялся там редко, проводя все время в тавернах.

Алигьери повезло — на это раз гуляку удалось застать в родных стенах. Он сидел за столом, тупо уставившись в стену. Перед ним стоял большой кувшин с отбитой ручкой. От чрезмерного винопития лицо гуляки приобрело зловещий багровый оттенок.

— Послушай, любезный, — прямо с порога начал Данте, — это переходит всякие границы. Зачем ты рассказываешь Джемме о моих делах?

— Подумал, может, она остановит тебя, — безмятежно отвечал Форезе, — ты ведь поступаешь неправильно.

— Что? Не тебе судить об этом! Вы, Донати, будто с цепи сорвались, пытаясь учить меня жизни. Что ты, что твоя сестра. Хорошо хоть вашего братца больше здесь не будет! Ненавижу вас!

Толстяк Биччи поднял на него взгляд. Глаза его, опухшие и заплывшие жиром, стали печальны:

— Эх, Данте! Никто никогда не любил тебя, как я. Всем от тебя что-то надо, а мне просто нравятся твои стихи… ну, и еще нравилось пить с тобой вино, только боюсь, время это ушло безвозвратно… ты пошел не самым лучшим путем.

Алигьери досадливо кашлянул:

— И это мне говорит человек, ничего не сделавший ни для себя, ни для родного города! Постыдился бы.

Форезе наклонил кувшин, заглянул в него и разочарованно отставил в сторону.