Данте Алигьери

— Вы так полагаете? — вмешался тамплиер, начавший беседу. — Поверьте, это ошибка. Флорентийская резня, после которой вы лишились дома и семьи, произошла с подачи короля Филиппа Красивого, а папа Бонифаций поддержал сие злодеяние, поскольку тогда еще был союзником вероломного монарха. Нынешний же папа Климент V полностью поддерживает правителя Франции. Так что они не только причастны к вашему изгнанию, но и являются гарантом невозможности вашего возвращения.

— Возвращение… — прошептал поэт, — разве оно возможно?

— Вам ли сомневаться? — подхватил тамплиер, спасший Алигьери. — Наверняка вы еще в детстве имели возможность видеть, как возвращались домой гвельфы после разгрома гибеллинов.

— Хорошо, — сказал Данте после долгого молчания, — я согласен попробовать. Но я не буду ничего писать, если своими глазами не увижу этих персон в аду, вы понимаете меня.

— Разумеется, — сказал третий из присутствующих, до сей поры молчавший, — скажите, какую еду вы предпочитаете?

Алигьери перестал теребить плащ, удивленно оглянувшись на тамплиера:

— В каком смысле?

— Нам придется раздобывать вам пищу, пока вы будете работать.

— Вы хотите сказать, что не выпустите меня отсюда, пока я не напишу?

— Мы не причиним вам вреда, — сказал веронский спаситель, — но у нас нет уверенности, что вы не передумаете, поэтому лучше бы вам приступить к работе прямо сейчас. Итак, подумайте, какое блюдо вам бы хотелось на ужин. Мы будем рядом.

И все трое вышли в соседнюю комнату, предварительно оставив на грубом деревянном столе бумагу и письменный прибор, инкрустированный самоцветами.

— Чино! Как ты мог? — Поэт воззрился на друга, испуганно сгорбившегося в углу.

— Я сам не ожидал ничего подобного, — шепотом произнес тот, — но они ведь рыцари, а значит, всегда держат данное слово.

Данте недоверчиво хмыкнул:

— Они ведь могут и убить, не нарушая слова. Наградят и выпустят, а через час меня случайно задушат и кинут в ров какие-нибудь безвестные бродяги.

— Не думаю. Они ведь сами висят на волоске от гибели и надеются на спасение. Было бы странно в такой момент отягощать душу преступлением.

— Остается на это надеяться, — проворчал поэт.

Окунув перо в чернильницу, задумался над чистым листом, но тут же в гневе отшвырнул его:

— Они думают, будто это можно сделать на заказ! До чего я дожил: от меня требуют спуститься в ад, да еще за вознаграждение!

— Христос спускался, и ты попробуй, — кажется, к Чино вернулась прежняя уверенность. — Ты ведь делаешь это не ради денег, а ради возвращения домой.

Алигьери недоверчиво посмотрел на него, но снова присел к столу и закрыл глаза. Перед внутренним взором предстала картина, уже виденная им однажды в полубреду: папа Бонифаций, торчащий вниз головой в раскаленной каменной щели. И вдруг какое-то темное тело сверзилось прямо на него, подобно ласточке, которая, сложив крылья, камнем падает вниз, и продавило его вниз, в круглое отверстие.

— Злые щели, — пробормотал Данте. — Они поглотили его!

Вскрикнув, он начал с безумными глазами метаться по комнате. Чино снова забился в угол, не решаясь издать ни звука. В дверь осторожно заглянул один из тамплиеров и удовлетворенно кивнул.

…Солнце уже проделало свой дневной путь по небу, и в комнате почти стемнело, когда на листе бумаге, наконец, появились строки:

В те дни увидят в Божием суде
Того, кто явный путь и сокровенный
С ним поведет по-разному везде.

Но не потерпит Бог, чтоб сан священный

Носил он долго; так что канет он
Туда, где Симон волхв казнится, пленный…[64]

— Не знаю, устроит ли вас сие, — устало сказал Алигьери заказчикам, — там нет имени. Но я видел Климента.

— Устроит, — ответил веронский спаситель, — но он не главная фигура этой ужасной игры против нас. Гораздо большая опасность исходит от короля.

— Но я не знаю, что о нем писать, — развел руками Данте, — я не смог его увидеть. Может, все-таки в основном вам грозят из Рима?

— Рима больше нет, — скорбно промолвил второй храмовник. — Папское государство на грани распада. Климент собирается переносить резиденцию в Авиньон.

Поэт молчал, будто оглушенный этой новостью. Он и раньше слышал о притязаниях Франции на Святой престол, но не придавал сплетням значения. Теперь же, в четкой формулировке тамплиера, новость поразила его. Он почувствовал запах большой войны.

Но «увидеть» Филиппа Красивого так и не получалось. Может быть потому, что поэт никогда не бывал во Франции. Он вспомнил французские названия: Париж, Сена. И вдруг сами собой в голове появились три строки:

Там узрят, как над Сеной жизнь скудна,
С тех пор как стал поддельщиком металла
Тот, кто умрет от шкуры кабана…[65]

— Это про него! — тут же отозвался один из рыцарей Храма. — Он не брезгует связываться с фальшивомонетчиками.

— Я не знал об этом, — изумился Данте.