Данте Алигьери

— О, вот идет наше светило, — сказал один из них на латыни. Алигьери посмотрел на компанию. Все почти вдвое моложе его, явно не обременные излишним миролюбием, некоторые к тому же изрядно пьяные. Чуть склонив голову, будто в полуприветствии, Данте попытался обойти их, но не тут-то было.

— Куда это ты двинулся, купец? Зубрить? Не надоело еще? — поинтересовался на латыни один из германцев.

— Я не купец, — возразил Алигьери, сожалея, что ввязался в разговор.

— Да ладно! Все итальяшки — купцы! — развязно пояснил какой-то прыщавый губастый хмырь. — Ты вообще из какого города?

— Из Флоренции он, я слышал, — вмешался первый. Компания захохотала.

— А флорентийцы вообще все жулики, — выдал губастый, — и к тому же ростовщики!

Последнее слово оказалось роковым. Забыв о своем возрасте и полном отсутствии поддержки, поэт выхватил меч. Германцы закричали:

— Эй! Тут нарушитель с оружием! Вяжи его. Сейчас сдадим в тюрьму — там у него быстро отобьют охоту к диспутам!

Вдесятером они быстро связали ему руки каким-то грязным платком, не забывая презрительно и довольно ощутимо пинать. Данте угрюмо молчал.

— Мессир Алигьери, а я вас искал! — звучно прозвучала итальянская речь.

— Еще один итальяшка? — Губошлеп явно не думал сдаваться. — Сейчас и его скрутим.

— Ты что! — зашептали другие. — Это их царек. Сам ректор ему кланяется.

Руки поэта тут же оказались свободны, а его обидчики мгновенно исчезли, будто их и не было. Опасность снова отступила в последний момент. Видимо, Господь зачем-то берег певца преисподней.

— Вы помните меня? — Очередной спаситель имел смутно знакомый гордый орлиный профиль. — Я Кангранде делла Скала, правитель Вероны. По недоразумению я потерял вас из виду после смерти Бартоломео. А сейчас, приехав в Париж, вдруг узнал о вашей учебе в здешнем университете и решил найти вас. Как вы смотрите на то, чтобы вернуться в Верону?

— С благодарностью, — ответил Алигьери, отряхивая кафтан, — но я прошу позволить мне вначале все-таки завершить свое образование, дабы лучше соответствовать вашему обществу.

— К сожалению, здесь я ничем не смогу помочь вам, — промолвил Кангранде, — придется подождать. Но помните: в моем доме вам будут рады. И в знак дружбы примите этот образок святого Зенона Веронского, покровителя моего города.

Вручив подарок, вельможа удалился, одарив поэта милостивой улыбкой.

«Не знает чем помочь… Помог бы деньгами, — подумал Данте со злостью. — Какая мне польза от веронского святого в Париже?»

За неделю, проведенную в сердце Франции, Алигьери уже вполне проникся ненавистью к Филиппу Красивому, которого до того поместил в ад. Парижские цены оказались так высоки, что даже довольно внушительная сумма, данная тамплиерами, грозила истаять задолго до окончания обучения. А еще ведь, согласно обычаю, выпускнику университета предстояло оплатить прощальную пирушку! Помимо драконовских цен парижане страдали от нехватки воды, которой каждому жителю доставалось в день по маленькому кувшину на все нужды. Кроме того, каждый горожанин старше восьми лет был обязан еженедельно покупать определенное количество соли и платить на нее налог, называемый «габель». Вдобавок ко всему король начал выпускать низкопробную монету, что окончательно разорило большую часть жителей. Голодные, истощенные люди часто болели, и город постоянно балансировал на грани эпидемии.

Несмотря на невзгоды, Париж вернул поэта к земной жизни. Игра в ад перестала затягивать до безумия, как это было в Вероне или в Венеции. Данте всерьез озаботился дипломом. Правда, ему пришлось ограничиться бакалавриатом, поскольку на дальнейшее обучение и получение звания магистра средств точно бы не хватило. Зато удалось послушать лекции по философии последователей знаменитого Сигера Брабантского.

Иногда, устав от диспутов, он вспоминал свою странную сделку с тамплиерами и ему становилось нехорошо. Париж полнился слухами о их новых и новых злодеяниях. Якобы они воровали крестьянских детей для страшных оргий и чеканили фальшивые деньги. Данте знал, откуда появляются эти сведения. Рыцарей Храма пытали, и они признавались во всем, что им вменялось. Во всем этом была какая-то ужасная несправедливость, мучившая Алигьери. Как будто он специально ввел людей в заблуждение своими пророчествами о папе Бонифации и Корсо Донати, а потом бросил в беде. Он гнал от себя подобные мысли, веля себе оставить эту глупую детскую игру во всемогущество. Но все равно бывали моменты, когда он верил в это. А вера способна дать нечеловеческую силу.

И вдруг однажды он услышал, что тамплиеры занимались ростовщичеством, и это уже было настоящей правдой, а не бессвязными воплями измученных людей в камере пыток. То есть он знал об этом и раньше, но не задумывался. А теперь вдруг картина сложилась: они грешили ростовщичеством и обратились за помощью к сыну ростовщика. Какое изысканное издевательство судьбы! Разумеется, нераскаявшиеся грешники не могли получить помощи, даже если бы стихи Алигьери действительно имели приписываемое им смертоносное действие.