Данте Алигьери

С прямой спиной и непроницаемым взглядом Джемма быстро шла по переулку к дому Лаисы. Мадонне Алигьери срочно понадобились свежие сплетни, а верная подруга, несмотря на хромоту, продолжала ходить на Меркато-Веккьо и слушать разговоры торговок.

— Конечно, война, кариссима, — подтвердила Лаиса. — Они уже стоят вокруг Ареццо, но наших так просто не возьмешь.

— Каких «наших»? — вырвалось у Джеммы. — В императорских войсках тоже полно флорентийцев, мне сказали.

Лаиса возмутилась:

— Какие они флорентийцы? Это изгнанники, которых лишили рассудка! Они забыли свою родину, сражаются за какого-то иностранного императора!

— Что ты понимаешь под родиной? — воззрилась на нее Джемма. — Если тот бесконечный хаос, когда каждый день твой дом могут разрушить, а тебя выгнать, то зачем это нашему городу?

И тут Лаису понесло:

— Ты никогда не понимала, что творится вокруг, хоть и муж твой был политик. Надо же хоть немного думать. А ты говоришь такую чушь, как будто наслушалась этих гадких имперских глашатаев!

— Я не слышала никаких глашатаев, — сказала мадонна Алигьери, еле сдерживаясь, чтобы не послать подругу к черту, — скажи, не слышно ли, когда будет сражение?

— Я же не солдат, откуда мне знать о сражении, — пожала плечами Лаиса, — болтают, будто до битвы дело не дойдет.

Вскоре в городе стало плохо с едой. Торговок поубавилось, а те, кто приезжал, — жаловались на огромные продуктовые поборы для императорской армии, стоящей под Флоренцией. Ситуация все больше и больше начинала напоминать осаду.

Джемма решила перебрать свои гобелены, желая успокоиться.

— Отчего я всегда вышивала львов и драконов и ни разу не попробовала вышить лик Пресвятой Девы? — прошептала она, вдруг упав на колени. Ей захотелось отчаянно попросить Богородицу… но о чем? все желания казались неоднозначными, и она не осмелилась.

…В это время ее муж находился совсем недалеко, у берегов Арно с императорской армией. Он с ужасом наблюдал, как его родина предпочла хаос и бандитское правление сразу нескольких кланов порядку и законности под скипетром императора. Шла вялотекущая осада. Много селений вокруг Флоренции перешли на сторону императора, но город сопротивлялся, и было понятно: черные гвельфы будут стоять до конца, ибо не надеются на прощение. Ситуация могла разрешиться только завоеванием города и сменой власти. Данте хотел этого и не хотел. Власть императора и действие римского права — о такой родине он мечтал. Но призывать кровавый штурм на город, в котором остались его дети?

Он решил написать соотечественникам открытое письмо:

«…Вы не видите, глупцы, как неверны во мраке ночи шаги вашего больного сознания… что стоите чуть ли не на пороге темницы и все-таки отталкиваете того, кому случается пожалеть вас, чтобы он ненароком не избавил вас от тюрьмы и от тяжести наручников и колодок. И, будучи слепыми, вы не замечаете, что именно владеющая вами жадность обольщает вас ядовитыми речами, и помыкает вами при помощи безумных угроз, и насильно втягивает вас в грех, и мешает вам руководствоваться священными, основанными на природной справедливости законами, соблюдение которых, когда оно в радость и по доброй воле, не только не имеет ничего общего с рабством, но по здравому рассуждению является проявлением самой совершенной свободы…»

Ему казалось, что его вот-вот услышат. Но по непонятной причине императорские войска начали отходить в Пизу. «Почему туда?!» — хотелось крикнуть Данте. Пиза — гибеллинский город, разумеется, императора там встретят с ликованием, но разве за этим был нужен Великий итальянский поход?

Попозли слухи о планах императора воцариться в Риме. 7 мая 1312 года Генрих с гибеллинской свитой действительно въехал в Вечный город. Святой престол к этому времени уже находился в Авиньоне, Латеранская базилика сгорела, а Папскую область поделили между собой три кардинала. В самом Риме ситуация не сильно отличалась от Флоренции — сферы влияния делили между между собой могущественные кланы. Большую часть города контролировали Орсини, настроенные против Генриха, меньшую — род Колонна, поддерживающий императора. Также в Риме находились солдаты короля Неаполя Роберта Мудрого и уже подъезжали флорентийские лучники и пехотинцы, желающие отомстить Генриху за попытку взять их город.

Данте в Рим не поехал. Официально на службе у императора он не состоял, а пользу делу все равно приносили его тексты, а вовсе не оружие. Поэт остался дорабатывать трактат «О монархии» в Пизе, в доме товарища по несчастью — такого же флорентийского изгнанника — по фамилии Петрарка. В качестве благодарности за гостеприимство Алигьери занимался латынью с восьмилетним сыном Петрарки, Франческо, который писал стихи, удивительные для такого юного возраста.

Дом стоял на отшибе, окруженный большим садом. Глашатаев там не было слышно, новости доходили не сразу. Да и сама Пиза находилась слишком далеко от Рима. Поэтому Данте не мог следить за ситуацией, ему оставалось только заниматься своей работой, положившись на волю Божию. В конце лета он с радостью узнал о коронации Генриха VII в Риме 29 июня папским легатом.