Данте Алигьери

После этой догадки Данте стало неинтересно в Париже. Кроме того, и заниматься в университете постепенно стало нечем. Степень бакалавра он защитил, учиться на магистра не хватало денег, хотя он с успехом прочитал несколько собственных лекций. Но постоянной работы в Париже ему, итальянцу, к тому же выступавшему против Святого престола, не предлагали. Решив, что пора воспользоваться гостеприимством Кангранде, поэт начал сочинять письмо веронскому правителю. Дело не складывалось, поскольку Алигьери никак не мог найти верного тона, позволяющего выказать вельможе достаточное почтение и не задеть собственной гордости.

В один из дней, когда он корпел над листком бумаги, дверь его каморки в общежитии Юлиана Милостивого отворилась и вошел друг юности, Чино да Пистойя.

— Что я тебе скажу! — начал он с порога. — Ты сидишь? Так сиди, дабы не упасть. Император Генрих выступил в поход на Италию. И самое главное: он объявил, что не может отличить гибеллина от гвельфа, оттого обещает свою милость каждому, кто будет верно служить ему.

— Боже! Неужели я дожил до этого славного момента? — тихо произнес Данте. — А насколько велико его войско?

— Достаточно велико. Более пяти тысяч солдат, — ответил Чино, — скоро жизнь в наших землях сильно изменится.

Алигьери отшвырнул незаконченное письмо со словами:

— Милая Фьоренца! Неужели я вновь тебя увижу?!

* * *

На кухне дома Джеммы гремела горшками дряхлая служанка ее матери. В зале переговаривались сыновья. Они уже стали совсем взрослыми, и мадонна Алигьери каждый день с ужасом ждала известия о их изгнании, но пока никто о них не вспоминал. Антония вышивала гобелен. Ей ничего не угрожало, кроме разве что отсутствия женихов, хотя ей уже исполнилось 12 лет. В этом возрасте мать уже давно просватали. Но Антонии не везло. Несмотря на миловидную внешность, никто не хотел связываться с бедной дочерью опального изгнанника.

…У дверей раздался и смолк стук копыт. Джемма вся сжалась, но, не подавая виду, улыбнулась детям. Зазвенел колокольчик.

— Может, Лаиса приковыляла? — пробормотала она.

— Лаиса?! На лошади? — воскликнул Пьетро. — Что ты, мама? Пойду посмотрю.

Лицо вошедшего казалось знакомым, но мадонна Алигьери никак не могла его вспомнить.

— Слава Христу, — сказал он. — Я Франческо. Брат вашего мужа.

— Что, он умер? — упавшим голосом спросила Джемма.

— Вовсе нет, — родственник явно удивился предположению, — наоборот, у него наконец появилась возможность вернуться домой.

Пьетро, прислушивавшийся к разговору, обрадовался:

— Мама! Бог услышал наши молитвы!

— Да, но есть одно небольшое препятствие, — осторожно начал Франческо. — Видите ли, ему можно вернуться хоть бы прямо сейчас, и он стремится на родину, только вот одна небольшая процедура смущает его. Я приехал к вам просить, чтобы вы написали ему письмо.

— А о какой процедуре идет речь? — вмешался в разговор Якопо.

— Ну… это можно назвать покаянным жестом. Ничего особенного, но он отказался наотрез. Вот, прочитаю вам его письмо: «Дошло до меня в связи с недавно вышедшим во Флоренции декретом о прощении изгнанников: я мог бы быть прощен и хоть сейчас вернуться на родину, если бы пожелал уплатить некоторую сумму денег и согласился подвергнуться позорной церемонии. По правде говоря, и то и другое смехотворно и недостаточно продумано; я хочу сказать, недостаточно продумано теми, кто сообщил мне об этом. Это ли награда за усердие и непрерывные усилия, приложенные мной к наукам? Да не испытает сердце человека, породнившегося с философией, столь противного разуму унижения!»

— Этот декрет о прощении сам по себе чудо, — пояснил Франческо, — он появился по настоянию императора Генриха, но другого такого случая не будет. Данте, видимо, не понимает этого, оттого артачится. Но, может быть, получив умоляющее письмо от жены и детей, мой брат смягчит свой гордый нрав?

— А что за церемония? — спросила Джемма.

Франческо досадливо хмыкнул:

— Да ничего особенного. Просто надо встать на колени и попросить прощения.

— Но он же ни в чем не виноват! — воскликнула мадонна Алигьери. — Нет! Я ни за что не стану уговаривать его на такое унижение.

— Упрямая женщина, — пробормотал брат.

— Мать права, — вступился Пьетро, — отец не должен этого делать. Пусть лучше мы никогда больше его не увидим, зато наш род не будет опозорен.

— Я тоже так думаю! — поддержал Якопо.

Антония, не отрываясь от гобелена, тихо произнесла:

— А наш папа и так никогда не встанет на колени.

Франческо не выдержал:

— Тебе-то откуда это известно, девочка? Ты же не можешь его помнить!

— Отчего же? — вмешалась Джемма. — Ей было четыре года, когда отца изгнали. К тому же она читала его стихи.

Брат Данте переводил удивленный взор с одного на другого.

— Я изумлен и возмущен до глубины души! — наконец сказал он. — Вы недостойные дети. Не пожелали даже попытаться вернуть на родину вашего отца! А о вашей матери я просто не знаю что сказать! Прощайте!

Сердито топая, он сбежал по лестнице.