Читаем Данте и философия полностью

По словам о. Мандонне, Данте «шестнадцать раз употребляет в «Комедии» глагол «улыбаться». Один раз – в Аде, где он напоминает о том, что в естественном порядке, символизируемом цифрой 1, смех есть собственный признак человека. В Чистилище сверхъестественный порядок еще не достигает степени совершенства: здесь глагол улыбаться употреблен шесть раз. В Рае же он употребляется девять раз: символ вполне ясен»[315].

Это правда, что глагол улыбаться употреблен лишь однажды в «Аде» (Ад, IV, 99), шесть раз в Чистилище (Чист., II, 83; III, 112; XII, 136; XXI, 109; XXVII, 44; XXXIII, 95) и девять раз в Рае (Рай, I, 95; II, 52; III, 24, 25, 67; XI, 17; XXII, 135; XXXI, 92; XXXIII, 49). Хотя эти числа верны, это ни в коей мере не решает вопроса о том, каков их смысл и есть он вообще. Видимо, о. Мандонне соблазнился пропорцией 6:9, которая в самом деле может быть удовлетворительно приложена к Чистилищу и Раю; но единственный случай употребления улыбаться в Аде должен был создать для него немало затруднений. Самым естественным объяснением того факта, что данное слово употребляется в этой части «Комедии» лишь однажды, причем в Лимбе, было бы то, что ад – это место, где слишком мало поводов для улыбок. Но в столь прозаическом объяснении нет никакого символизма. Поэтому о. Мандонне предпочитает думать, что число «один» отсылает здесь к естественному порядку и что причина такой отсылки – в том, что человеку свойственно смеяться. – Наше первое возражение на этот счет состоит в том, что ад был сотворен Богом не для того, чтобы поместить в него все по природе свойственное человеку; а второе возражение – в том, что улыбаться и смеяться – разные вещи. Если бы Данте хотел символически обозначить человеческую природу через ее собственный признак, это следовало бы сделать посредством глагола ridere [смеяться], а не sorridere [улыбаться]. Но хотя форма riso присутствует в бессмертном фрагменте из Ада (V, 131)[316], ridere не встречается в нем ни разу. Если нам ответят, что эти два слова практически равнозначны, то в Чистилище их нужно подсчитывать вместе. Я насчитал девять случаев (Чист, I, 20; VI, 48; XI, 82; XX, 108; XXI, 122, 127; XXV, 103; XXVIII, 67, 76); может быть, их и больше, но, сколько бы их ни было, пропорция 1:6:9 уничтожается. Единственный способ избежать этого следствия состоит в том, чтобы поступить, как поступает о. Мандонне: допустить, что «улыбаться» означает «смеяться» в Лимбе, но «смеяться» не означается «улыбаться» ни в Чистилище, ни в Рае. Сколько сложностей и сколько натяжек, чтобы обеспечить столь скромный результат!

C. – Символика «intelletto»

Точно так же Данте в «Комедии», добавляет о. Мандонне, «тридцать раз употребляет слово intelletto: шесть – в Аде, двенадцать – в Чистилище, двенадцать – в Рае. Дело в том, что разумение осужденных лишено ben dell’intelletto [значительной части интеллекта]. С другой стороны, число тридцать, как мы знаем, служит символом философии; но науки суть собственное свойство и достояние человеческого разумения; отсюда – число упоминаний»[317].

Здесь о. Мандонне опять-таки не приводит ссылок. Зато «Конкорданс» Скартаццини указывает двадцать восемь случаев употребления слова intelletto в «Божественной комедии»[318]: пять в Аде, двенадцать в Чистилище и одиннадцать в Рае. Но допустим, что подсчеты о. Мандонне точны; как он докажет, что Данте пожелал символически обозначить недоступность ви́дения Бога для интеллекта осужденных именно числом «шесть», полученным в результате умножения совершенного числа «три»? Говоря совсем уж строго, понятно, что слово intelletto могло быть употреблено в Аде лишь однажды, чтобы символизировать интеллект в его естественном состоянии. Было бы еще понятнее, если бы оно не употреблялось здесь вовсе, как, например, не употребляется слово «воля». Но число «шесть» не подсказывает здесь никакого внятного смысла, и сам о. Мандонне тоже его не предлагает. То же самое можно сказать о равенстве двенадцати и двенадцати в Чистилище и Рае. Предположим, смысл шестикратного упоминания интеллекта в Аде состоит в том, что интеллект лишен ви́дения Бога. Но почему он назван двенадцать раз в Чистилище, где все еще не располагает таким видением, и двенадцать раз в Рае, где он таким видением располагает? Последовательность 1–6—9 была бы понятна; последовательность 6—12–12 абсолютно не понятна. Если же, что вероятно, точны подсчеты Скартаццини: 5—12–11, проблема не встает вообще.

D. – Символика «воли»

Перейти на страницу:

Все книги серии Bibliotheca Ignatiana

Истина симфонична
Истина симфонична

О том, что христианская истина симфонична, следует говорить во всеуслышание, доносить до сердца каждого — сегодня это, быть может, более необходимо, чем когда-либо. Но симфония — это отнюдь не сладостная и бесконфликтная гармония. Великая музыка всегда драматична, в ней постоянно нарастает, концентрируется напряжение — и разрешается на все более высоком уровне. Однако диссонанс — это не то же, что какофония. Но это и не единственный способ создать и поддержать симфоническое напряжение…В первой части этой книги мы — в свободной форме обзора — наметим различные аспекты теологического плюрализма, постоянно имея в виду его средоточие и источник — христианское откровение. Во второй части на некоторых примерах будет показано, как из единства постоянно изливается многообразие, которое имеет оправдание в этом единстве и всегда снова может быть в нем интегрировано.

Ханс Урс фон Бальтазар

Религиоведение / Религия, религиозная литература / Образование и наука
Сердце мира
Сердце мира

С того лета, когда на берегах озера в моих родных краях я написал эту книгу, прошло уже почти пятьдесят лет. Пожилому человеку трудно судить о том, говорит ли сегодня что-либо и кому-либо лирический стиль этой работы, но духовное содержание книги, которое решило предстать здесь в своих юношеских одеяниях, осталось с течением времени неизменным. Тот, кто чутко вслушивается, способен, как и тогда, расслышать в грохоте нашего мира равномерное биение Сердца — возможно, именно потому, что, чем сильнее мы пытаемся заглушить это биение, тем спокойней, упорнее и вернее оно напоминает о себе. И нашей уверенности в своих силах, и нашей беспомощности оно является как ни с чем не сравнимое единство силы и бессилия — то единство, которое, в конечном итоге, и есть сущность любви. И эта юношеская работа посвящается прежде всего юношеству.Июнь 1988 г. Ханс Бальтазар

Антон Дмитриевич Емельянов , АРТЕМ КАМЕНИСТЫЙ , Сергей Анатольевич Савинов , Ханс Урс фон Бальтазар , Элла Крылова

Приключения / Самиздат, сетевая литература / Религия, религиозная литература / Фэнтези / Религия / Эзотерика / Исторические приключения
Книга Вечной Премудрости
Книга Вечной Премудрости

В книге впервые публикуется полный перевод на русский язык сочинения немецкого средневекового мистика Генриха Сузо (ок. 1295–1366 гг.) «Книга Вечной Премудрости», содержание которого сам автор характеризовал такими словами: «Книга эта преследует цель снова распалить любовь к Богу в сердцах, в которых она в последнее время начала было угасать. Предмет ее от начала до самого конца – Страсти Господа нашего Иисуса Христа, которые претерпел Он из любви. Она показывает, как следует благочестивому человеку по мере сил усердствовать, чтобы соответствовать этому образцу. Она рассказывает также о подобающем прославлении и невыразимых страданиях Пречистой Царицы Небесной». Перевод сопровождает исследование М.Л. Хорькова о месте и значении творчества Генриха Сузо в истории средневековой духовной литературы. В приложении впервые публикуются избранные рукописные материалы, иллюстрирующие многообразие форм рецепции текстов Генриха Сузо в эпоху позднего Средневековья.

Генрих Сузо

Средневековая классическая проза / Религия / Эзотерика

Похожие книги

Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

Александр Сергеевич Пушкин , Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков

Критика / Литературоведение / Документальное