Данте и философия

Отсюда возникает необходимость хотя бы однажды рассмотреть прямо и непосредственно доказательство томизма Данте, которое неоднократно формулирует о. Мандонне. В самом деле, у него это доказательство служит звеном целой системы символической интерпретации, в которую оно, так сказать, встроено. Чтобы Данте был томистом, нужно, чтобы в «Божественной комедии» фигурировали именно три главных действующих лица; чтобы этих действующих лиц было именно три, нужно, чтобы их число определялось символикой Троицы; чтобы их число определялось именно таким образом, нужно, чтобы эта символика пронизывала «Божественную комедию» вплоть до ее глубинной структуры. Никто не оспаривает того, что Данте неоднократно прибегает к символизму. Он не только прямо говорит об этом[305], но это и само по себе очевидно. Никто не оспаривает и того, что Данте, подобно всем, кто прибегает к символизму, отнюдь не символизирует что угодно посредством чего угодно. Мы уже приводили тому показательные примеры и можем привести еще. Следовательно, по необходимости вступая в дискуссию с о. Мандонне по поводу символизма, о котором он ведет речь, я делаю это не потому, что считаю символизм невозможным в принципе, ибо в этой области нет ничего невозможного; и не потому, что Данте представляется мне не способным на него, ибо в этой области он был способен на все. Истинная цель этой дискуссии состоит в том, чтобы показать: именно потому, что любой символизм произволен, у нас нет права приписывать Данте символические соображения, относительно коих нет уверенности, что он их действительно имел. Можно стоить предположения относительно его произвольного символизма всякий раз, когда мы знаем наверняка, что он имел место; но остережемся добавлять к его произволу наш собственный. И прежде всего, не будем приписывать ему именно тот произвол, какой нам нужен, чтобы оправдать ту конкретную интерпретацию его мысли, верность которой мы пытаемся установить. Если однажды мы ступим на этот путь, все пропало. Чтобы освободиться от чар символической диалектики о. Мандонне, абсолютно необходимо исследовать данные, на которые опираются его умозаключения, и правильно оценить их достоверность. Это поистине вдвойне неблагодарная работа. В самом деле, никакой символизм не является невозможным, никогда нельзя доказать, что Данте не принимал или не мог принять что-либо из того, что ему приписывают. Следовательно, нам остается лишь неприятная работа показать, что вместо того, чтобы основывать своей тезис на символизме, найденном у Данте, о. Мандонне слишком часто находит у Данте символизм, нужный ему для подкрепления собственного тезиса. Я говорю: слишком часто, но не всегда. Несомненно, произвольность большого количества аргументов заставляет нас быть скептиками, в том числе в отношении даже тех аргументов, которые способны устоять перед критикой. Если бы данные стольких ошибочных умозаключений были истинными, выводы из них были бы неопровержимы; но, поскольку их предпосылки ложны, они были бы неопровержимы лишь случайным образом. Как же тогда удостовериться в том, что даже те выводы из символических умозаключений, данные которых верны, не являются неопровержимыми тоже лишь случайным образом?

А. – Число Беатриче

Как мы уже видели, говоря о «Новой жизни», для о. Мандонне установленным фактом является то, что образ Беатриче был «скроен по едино-троичной модели»[306]. И наш экзегет добавляет: «Дантоведы обнаружили несколько весьма любопытных случаев появления числа три; тем не менее, они не обратили должного внимания на его постоянную соотнесенность с единицей. Так, в Песни XXX (3 х 10) Чистилища Данте впервые встречает Беатриче, которая является ему в Земном раю, в той грандиозной сцене, где Беатриче говорит: ‘Guardami ben; ben son, ben son Beatrice!’[307]. Беатриче, это совершенное выражение Троицы, поскольку таинство Троицы представляет собой главный элемент христианского Откровения, – Беатриче трижды повторяет слово ben, чтобы выразить, что она есть чудо Троицы, как было сказано в Vita Nuova»[308].

Как узнать, действительно ли таково было намерение Данте в этом фрагменте? Быть может, трижды повторив в Чист. XXX, 73 слово ben, Данте всего лишь употребил обычный прием, состоящий в том, чтобы, сказав нечто, потом дважды повторить сказанное в знак настойчивости. Образец такого приема – выражение «нет, нет и нет!», или, если угодно привести пример из Шаплена: «Шинон, Шинон, трижды Шинон!»[309]. Но и у самого Данте мы находим близкий пример в той же Песни XXX Чистилища, в стихах 49–51:

Ma Virgilio n’avea lasciati scemi
di se, Virgilio, dolcissimo padre,
Virgilio a cui per mai salute die’mi[310]

.