Данте и философия

Приступая к нему, важно отметить, что книга третья «Монархии» открывается цитатой из Писания. Данте прикрывается ею, словно щитом, потому что она ставит его под защиту справедливости: «Conclusit ora leonum, et non nocuerunt mihi: quia coram eo iustitia inventa est in me» [ «Заградил пасть львам, и они не повредили мне, потому пред Ним во мне справедливость»] (Дан 6, 22)[255]. Будучи собраны вместе, фразы, в которых Данте ссылается на эту добродетель, образовали бы очень длинный список, но в нем они утратили бы свой смысл. В самом деле, справедливость в произведении Данте служит своего рода темой, «лейтмотивом», который никогда не исчезает надолго, проявляясь порой в самых неожиданных формах. Если Данте хочет опереться на естественный разум, он обращается к «Никомаховой этике», книге пятой, где две справедливости – правовая и частная – чествуются с такой полнотой. Если он думает о той определенной форме человеческой справедливости, царство которой связывается с главенством Римской империи, он обращается к Вергилию – пророку золотого века, когда воцарится счастье в мире под властью Рима[256]. Даже если бы Вергилий был только певцом римской справедливости, основанной на торжестве закона, он уже вполне заслужил бы, по мысли Данте, вдобавок к славе поэта славу мудреца. Но если Данте хочет высветить религиозный, священный и поистине божественный характер добродетели справедливости, он обращается к Писанию, и не только к его тестам, но и к его героям и мудрецам. Против беззаконных пап Данте имеет в раю союзника, чья святость делает его непобедимым для них и чья справедливость их судит: премудрого царя Соломона, для которого Давид просил у Бога: «Даруй царю Твой суд и сыну царя Твою правду»[257]. Все виды справедливости – философская, поэтическая и христианская – мобилизуются здесь на служение императору.

Фундаментальный принцип, положенный Данте в основу всей его аргументации, гласит: «Всего, что противно намерению природы, Бог не желает» (III, 2). Ведь это сам Бог пожелал природу; следовательно, если бы, желая природу, Бог не желал того, чего с необходимостью желает природа, пришлось бы сказать, что Бог не желает того, чего желает. Более того, Данте не считает возможным по-настоящему сомневаться в том, каков будет правильный ответ на этот вопрос. В глубине души все знают, что́ нужно думать по этому поводу; если относительно этого пункта и ведется спор, его порождает не невежество: напротив, скорее невежество порождено спором. Между истиной и светом разума здесь встает целый сонм всевозможных страстей и чувств, воздвигая против истины трех главных противников.

Первый из них – Верховный Понтифик, наместник Господа нашего Иисуса Христа и преемник Петра, которому мы должны хотя и не всё то, что должны Христу, но всё то, что должны Петру. Быть может, Понтифик дал сбить себя с толку ревностью к власти ключей. Отнесем сюда также некоторых христианских пастырей, которые противоречат истине не из гордости, а исключительно из ревности о Церкви.

Второй, напротив, – те, в ком неистовое вожделение заслонило свет разума. Сыны дьявола, эти ложные сыны Церкви не довольствуются тем, что бросают в битву всё; они настолько ненавидят даже трижды священное имя имперской власти, что не колеблясь бесстыдно отрицают сами начала, на которых она стоит.

Наконец, третий противник – это декреталисты: люди, вообще невежественные как в теологии, так и в философии. Они не знают ничего, кроме своих пресловутых декреталий. Никто не спорит, что декреталии досточтимы; но эти люди рассчитывают на их окончательную победу и опираются на них в своем отрицании империи.

Из этих трех противников Данте начинает с устранения третьего: сам он собирается опереться не на декреталии, а на Писание, чтобы найти истину Церкви. Равным образом он устраняет, поскольку их не убедить, тех, кто ослеплен алчностью. Следовательно, противниками остаются только папа и его прелаты, которые, будучи введены в заблуждение самой ревностью о матери-Церкви, не ведают искомой истины (III, 3). Но в тот самый момент, как Данте определяет таким образом своего противника, он заранее отказывает ему в его притязаниях. Несомненно, читатель отметил мимоходом ту удачную формулировку, в которой Данте, провозглашая свою покорность папе, ограничивает ее пределы: мы должны воздавать ему не всё, что должны воздавать Христу, но лишь то, что должны воздавать Петру. Полагать этот тезис как самоочевидный означало заранее считать вопрос решенным: ведь это означало утверждать, что у Христа имеются привилегии, которых не унаследовали ни Петр, ни его преемники. Еще точнее: это означало исключить из тех привилегий Христа, которые были унаследованы Петром и его преемниками, то самое первенство в земных делах, в котором им отказывал Данте. Чтобы убедиться в том, насколько здесь высока ставка, проще всего сравнить две формулировки, в которых выражают свои позиции Данте и св. Фома: